– Стой! Да подожди ты!

Меня догнала Нина. Схватила за руку, но я резко высвободилась и припустив бежала не разбирая дороги, пока не врезалась в препятствие посерьёзней. Прямо в грудь высокого хмурого мужика.

– Осторожней…

– Извините, – пробормотал я. Мой взгляд скользнул вверх, шаг замедлился. Осознание пришло постепенно. Первые секунды я вообще не могла понять, где же видела его раньше, а потом… Оглянулась медленно, преодолевая сопротивление вмиг одеревеневших мышц.

– Что такое? Куда ты смотришь? Черт… это Соловьев, что ли? Вот мудило…

– Показалось, наверное.

– Как бы ни так. Я эту каланчу даже в такой темноте узнаю. Тесен мир.

– Угу… Пойдем, что-то мне нехорошо.

– Еще бы… Не представляю, как ты не вцепилась в его надменную рожу, – подала голос подоспевшая Катя. Обычно сдержанная и доброжелательная, сейчас её буквально трясло от ярости.

– Да ладно, Кать. Сколько лет прошло?

Я делано равнодушно пожала плечами и возобновила движение. Из-за нас и в без того тесном проходе образовалась пробка.

– Пять! А ты до сих пор за ним дерьмо разгребаешь! И ладно бы была виновата, а так… – Катя с досадой взмахнула рукой, обогнала нас всех и с силой толкнула входную дверь. Мы вывалились из клуба и, не определившись, что делать дальше, замерли посреди улицы.

– Знаешь, а я, по прошествии лет, его даже зауважала…

– За то, что он разрушил твою карьеру? – сощурилась Нинка.

– За то, что он сделал все, чтобы докопаться до истины. И рук не опустил, как сделали бы другие на его месте.

Я говорила правду. То, как Соловьев боролся… восхищало меня. Может, я была какой-то неправильной, но по прошествии стольких лет, я не могла его ненавидеть.

– Поверить не могу, что слышу это! Он же тебя на всю страну оболгал! Ау! Это из-за него ты лишилась карьеры, мужа, привычной жизни…

– Мужа она лишилась потому, что тот слабаком оказался. Нечего ему было делать рядом с нашей Яськой… – возразила Катя и была права. Соловьев не был виновен в моем разводе со Стоцким. Просто у того не оказалось яиц. Мнение избирателей для него было важнее жены. А потому он подал на развод сразу, как только мне с подачи Соловьева были предъявлены обвинения.

– Да к черту его… Что было – то прошло. Не хочу вспоминать. Мне бы с настоящим разобраться.

Я растерла лицо руками и поежилась. День какой-то дурацкий. И Соловьев этот – как лишнее напоминание о счастливом прошлом… Думала, что хуже уже не будет – и вот, пожалуйста.

– С настоящим – это проще простого.

– Правда? – удивилась я.

– Угу. Ты ведь можешь восстановить номер!

– Точно… – Я с шумом выдохнула. Вот ведь, как просто… И если бы моя паника не была такой сильной, я бы и сама до этого догадалась. Просто восстановить номер… Тоненький голосок внутри пропищал: а дальше что? Ждать, когда Птах позвонит? И позвонит ли… Год прошел с нашего последнего разговора. Он никогда не пропадал так надолго. Да, порой бывало, что тот месяцами не объявлялся. Если уезжал в какую-нибудь Намибию или… когда у него появлялась женщина. Птах, конечно, не говорил мне об этом прямо. А я… я просто чувствовала это каким-то странным звериным чутьем. Как чувствовала и то, что это всё несерьёзно и, может быть, поэтому не ревновала.

– Ну, что, так и будем стоять? По домам или куда-нибудь двинем?

– Я уже Коле позвонила, он сейчас за нами приедет, – вздохнула Катя.

– Вот и хорошо. А то я что-то устала. Если что, мы бы и на такси могли.

– Да ладно, нам не трудно…

– Нет, все же странно, что Соловьев объявился. Тут на днях во всех новостях трубили, что его, наконец, освободили из плена.

– Какого еще плена? – нахмурилась я.

– Деталей не знаю, но говорят, что его с еще одним журналистом из Ассошиэйтед пресс взяли в заложники и почти год продержали в плену в какой-то африканской стране. Где там сейчас война? Не помнишь?

– В Судане? – пожала плечами Катя.

– Неважно. Может и там… Только главное, знаешь, что? Главное, что бог – не Тимошка. Вот и Соловьев получил по заслугам за все, что с тобой сделал.

– Да ладно, Нин.

– Ну, а что? Все по справедливости! Ты из-за него в жопе мира батрачишь, хотя могла бы в лучших столичных клиниках карьеру строить. У тебя же руки золотые, Яська.

– А его жену не спасла…

– Но ты ведь не виновата! По протоколу работала? По протоколу! Все, как надо, сделала? Сделала! До последнего боролась, я тебя знаю… Скажешь, нет?

Что тут можно было сказать? Я действительно не из тех, кто сдается. И в тот день до последнего боролась за пациентку. Зубами её вытаскивала. Всеми жилами. А нет… Не получилось. И права Нинка. Не было моей вины в случившемся, да только какое это имеет значение, когда человеку нужно… просто жизненно необходимо найти крайнего? Потому что иначе не получается смириться с утратой. Потому что жизнь потеряла смысл, и лишь жажда мести заставляет двигаться дальше?

– Кать, ну, что теперь? Век мне его ненавидеть?

– Не вижу в этом ничего плохого, – фыркнула та.

– А я вижу. Ненависть – неконструктивное чувство. Нельзя его культивировать, – поддержала мою мысль Катя.

– Вот именно, нужно как-то дальше жить.

– Да разве ты живешь? – фыркнула Нинка, сбрасывая с ног осточертевшие туфли.

– Еще как… – Я отступила на шаг назад, вскинула руки, взбивая порядком поникшие волосы. Имитируя микрофон, поднесла к губам руку и, пошевелив бровями, запела: – FirstIwasafraid, Iwaspetrified.

– О, мамочки…

– Только не Iwillsurvive! – в один голос взмолились подруги. Да только кто ж их слушал? Поймав странный пьяный кураж (алкоголь-таки должен был когда-то подействовать), я еще громче запела:

– Oh no not! I will survive![1]

– Клянусь, если у ада есть гимн, он звучит как-то так… – хрюкнула от смеха Катя.

– А я говорила – напьется! – пробубнила Нинка, а потом, плюнув на все, присоединилась к моему пьяному соло. Так я и знала, что она не выдержит. В конце концов, подруги мы, или так?

Это было ошибкой. Прийти сюда после всего, что случилось. После года, проведенного в борьбе за жизнь, когда не знаешь, что будет завтра. И будет ли это завтра вообще. Я оперся двумя ладонями о раковину и поймал собственный взгляд в отражении зеркала. Зачем это все? Для чего? Что я забыл среди этих людей? Отражение молчало и буравило меня испытывающим взглядом. Я хмыкнул. Отвел глаза, открыл кран и уставился на бегущую воду. Еще месяц назад о такой роскоши я не мог и мечтать. Всего какой-то месяц…

– Ну, что стоишь? Погнали. Не то самое веселье пропустим. Сейчас Дашка будет танцевать. Дашка, помнишь? Девочка из гоу-гоу.

Я оглянулся на своего агента. Дернул головой:

– Я пас. Мне домой надо. Давай по делу… Что там у нас осталось?

– Да ничего. Формальности улажены. Все, как ты просил. К твоим услугам местные гиды и проводники. Со всеми договорились. Контракт тоже согласовали. Со дня на день подпишем.

– Отлично, – кивнул я, довольный, что все складывается как нельзя удачно.

– Слушай, мы так и будем в туалете стоять?

– Это единственное более-менее тихое место.

– Я думал, ты захочешь развлечься, – оправдывался Кирыч. Я хмыкнул. Вытер руки белоснежным полотенцем и растерянно на него уставился.

– Просто положи его к грязному. Вот сюда… Уборщица заберет.

– Думаешь, я совсем одичал? – усмехнулся я, испытывая странное удовольствие от растерянности помощника. Не все ж мне одному это делать?

– Нет. Просто не пойму, какого черта ты медитируешь над этой тряпкой.

– Да так… Удивляюсь контрастам.

Кир вздохнул. Растер лысеющий затылок. Обернулся, когда дверь в туалет открылась, и, проводив взглядом прилично подвыпившего мужика, заметил тихо:

– Ты больше не в Африке, брат. Здесь так. Привыкай…

Да… Здесь так. Бессмысленно и беспощадно. Я равнодушно кивнул. Толкнул дверь, потому что прятаться в сортире было действительно глупо, и двинулся через разношёрстную, разгоряченную танцами и алкоголем толпу.