– Мне нравится твое рассуждение. Тебе же оно тоже нравится, да? Ты бы могла выйти на площадь, собрать вокруг себя людей и выкрикивать подобные речи, народу на потеху. Эскадрольцы бы прониклись тем, что они уже мертвы, и получали бы лишь удовольствие от этих фраз. Органицизм ценит искренность, экспрессию и пафосные идеи. А Катилина, чего хотел он?

– Катилина – ремесленник. Он действительно хотел мира, демократии и свободы и верил в это; зря ты именно меня наивной называешь. В Зеленом союзе было очень мало истинных борцов за мир. Этим мы отличались от сопротивления на западе. За свободолюбие мы их сильно презирали. А у Катилины просто был талант организатора, который нам сильно помогал. Я не верила, что он примется крошить вас вашими же методами. Да, использовать машину против вас было его предложением. Оно всем очень понравилось, пусть и звучало фантастично.

– И то верно. Уничтожили бы вы одну машину, мы бы потратили еще пару лет на строительство такой же, а вашего движения бы уже не было. Он это понимал. Поэтому решил сам уничтожить нас с помощью этой машины. Довольно хорошая идея. Да и к тому же у вас действительно не было никаких других возможностей. Это ваше зеленое чудо будет долго обсуждаться в трактирах и светских салонах. И кто вообще придумал вашему движению эпитет «зеленый»? Мой любимый цвет испохабили. А впрочем, вы могли бы и подумать над этим сами. Громадный город-фабрика, производство секретного оружия, восстание «зеленых» повстанцев… Зачем? Гробить все движение, чтобы уничтожить одну машину? Если Катилина и правда был умным человеком, то он понимал, что такая игра – банальный фарс. А вот завладеть машиной и попытаться с ее помощью захватить власть, или хотя бы ослабить нас – это уже красиво, хоть и смешно. И в любом случае безрезультативно. Убил бы Катилина несколько тысяч солдат, но что бы сделал с сотнями миллионов по всему Эскадролю?

– Откуда ты так хорошо его знаешь? Он служил в Фонде, пытался добиться власти во имя своих целей. Вы там встречались?

– Я его не знаю. И в Фонде я никогда не служил, это лишь чистые догадки. Но зато у меня есть кое-что от бывшего фондовского агента, – я, как мог, улыбался голосом.

– О чем ты?

– Об одной безделице, которую он непонятно для чего взял с собой вчера, – я подошел к углу, куда заранее, как зашел, положил два предмета. Одним из них была обычная толстая тетрадь светло-красного оттенка, я поднял ее. А после я сделал то, что пленница совсем не ожидала. Включил электрический фонарик, который все это время спокойно висел у меня на поясе.

– Эй! У тебя все это время был свет, и ты его не включал? Идиот!..

– Ох, не сердись, я тебе почитаю сказку на ночь, – я улыбнулся своей саркастической улыбкой и навел фонарь на лицо, дабы улыбка, наконец, была замечена.

– Что это у тебя в руках? – она кивнула головой на тетрадь, щурясь от света.

– Дневник Катилины. Он не зря взял его, знал, как все может кончиться.

– Ты не имеешь права читать его. Это же частная собственность.

– Имею. Владелец собственности проигравшего – победитель. Ты не чтишь эскадрольские традиции? Они ведь важнее понятий об имуществе.

Милославская молчала с надменно-отрешенным лицом. Теперь, в тусклом свете, ее лицо можно было подробно рассмотреть… но я не стал и опустил взгляд на тетрадь. Не хватало еще мне смотреть на этого смертника. Пусть ее истинное лицо останется для меня загадкой.

– По нашим традициям и ты теперь моя собственность. Пленник – собственность пленившего. Все еще молчишь?

– Вы же отменили рабство? – заметила она без интереса.

– А ты сейчас не человек, ты предмет, – я довольно оскалился. – Итак, дневник. Катилина писал редко и мало, но некоторая информация до нас должна была дойти, – я весьма небрежно пролистал до середины.

– «Как они мне надоели! Как я от них устал! – пишет Катилина. – Фонд оказался совсем не той корпорацией зла, которую я рассчитывал найти в этом окутанном легендами конспирированном учреждении. Это не корпорация, это балаган! Невозможно поверить, что эта секта сумасшедших может управлять нашим пространством. Хотя она и не управляет. Все задания, которые я получал и о которых мог узнать, содержали в себе что-то вроде «подготовки лесной поляны к императорскому прибытию», или «опрос населения насчет работы газеты Администрации», или совсем нелепое «закупка необходимого оборудования в Музыкальный Дворец». Они просто поручили моему знакомому обратиться на рынок поставщиков за всем необходимым и заказать это частным образом. Нонсенс! Так не может работать механизм! Единственные важные задания связаны по большей части с войной, делами генералов, разведкой и прочим, но их обслуживает узкий круг доверенных лиц. Как я понимаю, легче было работать с обществами капиталистов, ибо они имеют больше настоящей власти.

Иерархии в Фонде нет. Все агенты Фонда являются друг другу «братьями», что мне невероятно претит. Я здесь уже почти год, но ни единственного хода наверх не нашел. Фондом на правах учредителя и исполнительного директора руководит лично император…» – черт, он написал его с маленькой буквы, презренное ничтожество! – я от злости почти кинул тетрадь Милославской в лицо, но вовремя остановился. Судя по ее внимательным голубым глазам (жалею, что их все-таки заметил), она внимательно слушала и испугалась.

– Ладно, продолжим, «…и нет никакой возможности пробраться выше. Хотя мне, конечно, ясно, что Фонд прячет много важного на нижних этажах. Туда пускают лишь доверенных агентов, а у меня нет никакой возможности туда попасть. Доверенное лицо должно получить поддержку учредителя. Что там может быть? Тайные хранилища? Пыточные камеры с преступниками и изменниками? Древние библиотеки? Золотой запас Эскадроля? Я так и не выяснил.

Несмотря на муки неожиданно появившейся совести, я продолжаю смотреть на лживое и циничное название «Фонд Управления и Спасения» и быть таким же лживым и циничным, ибо лицемерить сейчас выгодно…» Заметь, Милославская, чтобы пробраться выше во власть, нужно спуститься вниз.

– Катилина никому не доверял, – проговорила Милославская после нескольких мгновений тишины. – Вокруг него образовался большой и тесный круг людей, которые верили ему почти слепо, но он считал их чужими. Вместе они сделали многое для сопротивления вам и для нападения на Централис, но сердце его было одно. Мы все знали, почему он служил в Фонде, что он пытался пробиться там к власти и оттуда изменить мир. Ему не удалось. Он имел право быть внутри таким грубым циником, потому что он окупал это своими делами.

– Ты все еще веришь ему, дворянка, пусть в твоем голосе и прибавилось грусти, – я некоторое время листал дневник, бегло вчитываясь в слова, доходя до сегодняшних событий. Писал он мало и больше о своих переживаниях, нежели о фактических событиях. Ни слова о подробностях устройства восстания написано не было.

– Я бы не сказала, что верила ему, как остальные в руководстве движения. Я смогла увидеть его темные стороны и работала с «зелеными» как со структурой, а не как с центром Катилины.

– Но сам он доверял тебе важные дела?

– Да, я же сказала, что была в руководстве.

– Тогда почему дознаватели не смогли выбить из тебя информацию о том, как вы проникли в Централис? Сюда нельзя просто приехать и поселиться!

– Я же все им рассказала.

– Ты сказала, что четыре тысячи человек накачали снотворным, а проснулись вы уже здесь. Ну как можно придумать такую глупость? – я твердо решил, что люди, покинувшие органицизм, могли врать.

– Все просто, я ничего не придумала, все так и было.

– И это все, что ты скажешь? Ты понимаешь, Милославская, что это единственный вопрос, который мне интересен? Все остальное было лишь легким увеселительным диалогом.

– Я понимаю. Да. Но я просто проснулась уже внутри проходной. Вот и все, – беззаботная речь, смешанная с иронией уже моего уровня, вновь начинала меня бесить.

– Проходная фабрики – это громадный ангар на высоком холме, который охраняют сотни людей, и ты не знаешь, как ты туда попала?