Однажды не вытерпел, в рабочие часы ушел со складика (Санечке шепнул, чтоб посмотрел) и чуть не бегом кинулся в заповедную бревенчатую уличку. Предчувствие, что ли, погнало его: или сейчас, или никогда!.. Ни взвешенных заранее слов, ни подходов - ничего не заготовил. Пенился один сладкий риск, несло человека ветром.
Народу в кооперативе почти не виделось - рабочий час. Может, это и приманило Петра? Сысой Яковлевич, подслеповатый, выпрямленный, сторожил за прилавком... Петр, мурлыча песенку, легкими шагами подошел, спросил коробку спичек.
- Холодновато у вас все-таки, - молвил он развязно.
Сысой Яковлевич вперился по-идольски в потолок.
- Не жарко.
Сказано было не человеку, а так, в воздух. Получил, дескать, и проваливай. Петр не отступал.
- Бывают места, где еще холоднее... Нам теперь не до горячего. Всяко видали.
Сысой Яковлевич, словно слегка проснувшись, перевел глазки на Петра. Не то недоверие, не то любопытство отобразилось в них. Глядел... кажется, распознавал кое-что.
- Вы где же... на плотине работаете?
- Теперь ни от какой специальности отказываться нельзя... что дают, то и бери. Жить-то надо, Сысой Яковлевич?
Сысой Яковлевич, услышав имя-отчество, оживел, милостиво согласился:
- Жить надо.
От удачи взмывала сила в Петре. Он подвинулся по прилавку поближе, понастойчивее.
- Да, холодновато у вас. Теперь бы согревательного в самый раз!
- Согревательного - да. - Сысой Яковлевич крякнул и как бы сладкое воспоминание смахнул ладонью с усов.- На строительстве, как знаете, строго насчет этого, скорее птичьего молока достанешь...
- Это кому как, - Петр отогнул ворот пиджачишка и показал сургучную головку. - Одна беда, Сысой Яковлевич: с какими людьми век проживешь, к ним и сердце тянет. Здесь же, скажу, - Петр грустно вздохнул, - народу кругом много, а людей - их нет!
И попросил смирно:
- Покалякать бы маленько, а?
Сысой Яковлевич, нахмурившись, вдруг как бы осердясь, приоткрыл прилавок.
- В задок пройдите.
Петр готовно нырнул в дверцу между полками. Мерзлое единственное окошко задка глядело в степь, колючую от солнца. Голый, чернилами искапанный стол, на нем ворох наколотых на гвоздь счетов, кучка талонов, жестяной чайник. В углу бочка из-под масла. Сысой Яковлевич, притворив дверь, сердито оглядел литровку на столе, достал с окна два стакана. Петр вынул из кармана достаточный ломоть хлеба, чтоб не подумал Сысой Яковлевич, что на жратву набивается нахалом.
- Сольцы бы...
Сысой Яковлевич сходил в лавку и вернулся с длинной мокрой селедкой в руках. Слупив с нее чешую ногтем, прямо на столе порубил на куски; по столу растекался мутный, запахом своим выгоняющий слюну рассол. По стакану сглотнули молча.
- Будем знакомы.
Оглянулся Петр кругом проясневшими глазами - и забыл времена. Сидит он у знакомого купца в боковушке. В окошке искрится воскресенье беспечным солнцем. И счета на столе и масляная бочка, вся в солнечных зайчиках, сладостно свидетельствуют о развернутых, ходко идущих делах... А что же, может быть, и не кончилось это, опять отворится настежь в какое-нибудь воскресенье. Вот сумел же, достиг своего, пробрался, куда захотел!
С размаху, ликуя, нахлестал еще раз по полному стакану. Любовный знак сделал Сысою Яковлевичу: угощайтесь! Тот в свою очередь повел ручкой:
- Прошу.
Петр вспомнил давние застольные присловья:
- Нет уж, села сорока на гвоздь, как хозяин, так и гость!
Сысой Яковлевич, словно хватило над ним колокольным звоном, выпрямился, истовый, семейно-чинный.
- Не дорога брага - дорога увага!
- Не дорого пито, Сысой Яковлевич, - у Петра бежали в горле сладкие судороги, - дорого быто!
Как песня... Близкое, у тела отогретое... умрет ли когда такое? И с Сысоем Яковлевичем будто сразу объяснились начистоту. Разговорившись, Петр в пьяном сердечном распахе (может быть, и прикидывался) выложил перед Сысоем Яковлевичем свою горестную биографию, - значит доверился ему до конца и даже всплакнул. Выходило, что на родине бросил он каменную лавку и долю в лесопильном заводе. Однако Сысоя Яковлевича это не прошибло, сидел хоть и подобревший, но столь же непроницаемый. Только слушал. Про себя не молвил ни слова.
- Да, - вздохнул Петр еще раз, когда литровка опустела, - народу много, а друзей искать да искать надо, Сысой Яковлевич! - И вызывающим на доверие, приятельским шепотом: - А для себя продукцию какую-нибудь около дела имеете?
- Какая уж продукция! - со лживо-равнодушным видом развел руками Сысой Яковлевич.
Берегся, осторожен был.
- Ну, как же, - смиренно лукавил Петр, - около воды, как говорится, быть, да не замочиться? А вода, большая тут кругом вода, Сысой Яковлевич, ее не по мелочишкам надо хлебать, бочками ее сейчас можно, Сысой Яковлевич!
Он расписал ему, какую прорву всякого довольствия и материала валят сейчас на строительство. Со временем, конечно, хватятся за разум, наладят насквозь учет, возьмут под тройной, строжайший контроль каждую крошку, - ну, а до той поры!.. Вот он, Петр, сам на складе сидит - он может обрисовать, есть ли какой там учет и кто этот учет выполняет. Эх, жалко, что железо на складе такого сорта, ни для какого хозяйства не пригодное!
Посмотрел мельком на Сысоя Яковлевича: тот все слушал, и учтиво и якобы подремывая. Получалось так, что Петр распалялся в одиночку. Но это не смущало: такая повадка ему тоже была знакома; она обнаруживала, сколь разборчив и серьезен в делах был Сысой Яковлевич.
"Непременно каменную имел... или двухэтажный трактир с подачей..."
Краешком подходя поближе к самому главному, по-простаковски, беззаботно совсем осведомился:
- А талончики у вас, Сысой Яковлевич, как отмечают: надрывом или проколом?
- Надрывом, - нехотя ворчнул тот. И сразу, будто испугавшись, помрачнел, ежасто надулся, того гляди - привстанет, на пальчики обопрется.
...Довольный шагал Петр по солнечной пустоши обратно на плотину. Дальше легче пойдет; только бы вытащить разок кооператора в слободу, к Аграфене Ивановне. Как увидит дом - полную чашу, как распознает самое Аграфену Ивановну и почует, какие махинации закручивает она не только на стройке, а на сотню верст кругом, - взовьется из него давний, коренный Сысой Яковлевич!
Очень довольный вышагивал Петр. И на работе все давалось ему легко, играючи. Да и что для такого была складская работа - ребячья азбука! Не без умысла втихомолку почитывал он книжечку свою "Что нужно знать арматурщику". Вышло так. Прежний зав, уезжая, оставил на попечение Петру не склад, а скорее свалку всяческой железной рухляди: тут и сортовое арматурное железо, и проволока, и разрозненные части бетономешалок, и прочее. Громоздилось все это колючими курганами, развалами, как попало, и десятники, отыскивая нужное, обдирали себе в кровь локти и колени. В брошюрке же толково и строго было указано, что материал надо держать по сортам в таком-то порядке: такой-то поближе, такой-то подальше. Петр выпросил себе однажды у сменного инженера пяток ребят-бетонщиков на подмогу; в два дня ненужный хлам был отсортирован, железо легло штабельками и кругами, как в книжечке, и бригады получали, что им требовалось, в несколько минут, как с полочек в аптеке. Про Петра стало известно, посмотреть на образцовый склад приводили людей с других участков. Прежний зав не возвращался около полутора месяцев из командировки и, возможно, прилепился где-нибудь в другом месте. Не сегодня-завтра Петра могли поставить настоящим, штатным завом, он ждал этого, как должного, почти с равнодушием.
Черт его знает, может быть, и на счастье подошло это лихолетье. В Мшанске жил Петр - впору куски собирать: с одного бока била кооперация, с другого - фининспектор, который выжимал весь добыток. Иногда дома и похлебать оказывалось нечего. Зиму эту встретили с сестрой Настей в нетопленой избе. Зарывшись по плечи в рваные и пыльные обноски, валялся Петр на печке, - не с чем стало на базар выйти. Начал запоем читать книжки из библиотеки - романы Тургенева и Диккенса; от них по целым дням мечтательно и удушливо дурел... Раньше хаживала к нему одна вдова из слободы, и та бросила. Так и душился один на печке, голодный, под кучей тряпья, истощая себя чтением и бесплатным рукоблудием... И что было бы дальше, не вышиби его оттуда злосчастный поворот жизни?
