— Да, я собирался поговорить с вами об этом, — сказал Джулиан. — Маршан возглавляет наше электротехническое подразделение в Слау. Возможно, вы встречались с ним, не знаю. Но когда мы собирались приступить к производству вашего устройства, он тут же ухватился за него и приспособил к своему, над которым работал, — усовершенствованной системе наведения. Вообще говоря, это выглядит многообещающе, спецслужбы проявили огромный интерес. Мы пока не закончили прототип, но в течение месяцадвух проведём совместно с армией пробные стрельбы и посмотрим, чего мы достигли. Нет надобности подчёркивать важность заказов, которые мы можем получить; и, конечно, ваш патент остаётся под полной защитой. Это будет означать колоссальный рост ваших гонораров. Надеюсь, вы довольны.

Моё молчание, должно быть, озадачило его, потому что он с ещё большим энтузиазмом повторил последние свои слова и продолжал:

— Конечно, мне, наверно, следовало посоветоваться с вами, но вы были гдето в открытом море, а Маршану не терпелось продолжать работу над этим инфракрасным прицелом… — Его голос замер в летаргической дали.

— Я чувствую себя так, — сказал я, — словно у меня отняли моё изобретение.

Удивительно, как он умудрился по телефону мягко улыбнуться и дружески тронуть меня за локоть.

— О, не переживайте, Чарлок. Все совсем не так. Ваше устройство нашло иное применение, только и всего.

— Тем не менее, — сказал я упрямо, очки на кончике носа. — Тем не менее, Джулиан.

Он одобрительно поцокал языком и продолжал с удвоенной учтивостью:

— Примите, пожалуйста, мои глубочайшие извинения; я должен был испросить вашего позволения. Но сделанного не воротишь, так что простите меня, хорошо?

Действительно, ничего не оставалось, как смириться с фактом.

— Где сейчас Маршан? — спросил я.

— Направляется к вам, — сказал Джулиан, внезапный скрежет в трубке заглушил его голос, раздался щелчок, и нас разъединили.

Я поднял голову и увидел Маршана, с видом побитой собаки стоящего перед моим столом, волосы взъерошены, близорукие глаза смотрят сквозь толстые стекла очков в стальной оправе, сломанной и замотанной изоляционной лентой. Он протянул длинную вялую руку с коричневыми от никотина и кислоты пальцами.

— Это я, — произнёс он мерзким, гнусавым голосом сквозь мокрый окурок, прилипший к нижней губе. — Конечно, мы уже встречались.

— Садитесь, — сказал я как можно радушней.

Всем своим обликом он напоминал вонючих лабораторных крыс провинциальных университетов — твидовый пиджак, весь в пятнах, и серые штаны, невероятно грязная и мятая рубаха без одной запонки. Он бросил на стол кипу чертежей и придвинулся вместе со стулом, чтобы дать пояснения, осторожно водя по ним карандашом с серебряным колпачком. От его пиджака несло затхлостью. Я готов был выразить, не стесняясь в выражениях, своё негодование, но, едва взглянув на чертежи, увидел удивительную элегантность его решения; он взял новый натриевый фильтр моего устройства и применил его, слегка видоизменив систему крепления, в обычном оружейном визире. Я с невольным восхищением слушал его толковые пояснения.

— Но это ведь оружие! — не удержался я наконец. — Ужасно. Я надеялся, мои игрушки принесут пользу человечеству, а не… будут способствовать его уничтожению.

Он взглянул на меня невозмутимо, скептически и с некоторым презрением. Потом закурил новую сигарету и сказал:

— Я смотрю на все это совершенно иначе. И сделаю все, что в моих силах, чтобы осложнить человечеству жизнь, хотите верьте, хотите нет. — И он осклабился, показав неровные прокуренные зубы.

— И тем не менее, — сказал я с нескрываемой неприязнью, — думаю, должен вас поздравить.

— Слишком рано, — сказал он. — Подождите, пока мы проведём первые стрельбы и увидим, как работает прибор. Вам не стоит особо роптать, Чарлок; по сравнению с некоторыми вещами, которыми занимается фирма, эта… просто безделица.

Крохотная панель двусторонней связи снизу моего стола вспыхнула, и зажужжал зуммер. Раздался спокойный голос Натана:

— Хорошие новости, мистер Чарлок. Мистер Пехлеви просил передать, что контракт на ртуть нам обеспечён; мы сможем закупить её по ценам значительно ниже прежних.

Маршан потихоньку сворачивал свои чертежи, чтобы убрать их в картонный футляр. С нижней губы у него свисала сигарета.

— Маршан, вы когданибудь видели Джулиана Пехлеви? — спросил я с любопытством; я заметил за собой, что в последнее время обращаюсь с подобным вопросом ко все большему числу людей. Очень немногие могли ответить утвердительно — Натан был одним из тех избранных, которые имели такую привилегию. Лицо Маршана сморщилось в ухмылке, он отрицательно помотал головой.

— Не могу сказать, что видел. Он мне только звонит. — Он потоптался, словно хотел чтото добавить и не решался.

— Должен признаться, — сказал я со смехом, — эта его чёртова неуловимость действует мне на нервы.

Маршан почесал нос.

— И все же, — сказал он с удивлением, — он должен гдето существовать — посмотрите вашу газету.

Сегодняшняя газета лежала нераскрытая в корзине для бумаг. Маршан взял её, вмиг пролистал, развернул на странице финансовых новостей и протянул мне. Я увидел полный текст речи, произнесённой Джулианом на совещании директоров предприятий.

— Видите? — сказал Маршан. — Несколько сот поганых директоров слушали его вчера целый час.

Несмотря на внушительный список успехов на всех фронтах, в тот вечер я возвращался в загородный дом, ощущая какуюто подспудную тоску. Когда я приехал, Бенедикта была уже в постели. Я подошёл и долго смотрел на неё, спящую в розовом свете ночника, грудь её мерно вздымалась, сон разгладил лицо, ставшее трогательнонаивным. Казалось, я должен рассказать ей о тысяче вещей, задать тысячу вопросов; однако они были заперты гдето в подсознании. Я не мог извлечь их оттуда, выразить разумно и логически. Что это были за вопросы? Я действительно не знал, но они копошились во мне, как пчелы в перенаселённом улье. Долго я так стоял над ней, прежде чем повернулся и молча пошёл к двери. Я взялся за ручку и тут услышал её голос:

— Феликс!

Я обернулся, но она попрежнему лежала, и глаза у неё были плотно закрыты.

— Ты смотрел, как я спала, — проговорила она.

— Да.

— Я была у Нэша и Уайлда. Они считают, что я не ошибаюсь, что я беременна.

— Открой глаза.

— Нет.

Изпод сомкнутых век медленно выкатились две слезинки и побежали по её орлиному носу.

— Бенедикта! — прикрикнул я на неё. Она тяжело вздохнула. — Но ведь ты говорила, что хочешь ребенка.

— Говорила. Но я не знала, что все будет вот так. Я вытер ей нос своим платком и хотел поцеловать её, но она отвернулась и уткнулась лицом в подушку.

— Не хочу, чтобы меня трогали, разве не видишь? Пожалуйста, не трогай меня.

Я в замешательстве понял, что эти слова означают крутую перемену в наших отношениях.

— Уходи. Сейчас мне нужно поспать.

В тоне, каким она это сказала, слышалось: «Ты мне отвратителен, омерзителен». Теперь глаза её были открыты и говорили то, что не могли выговорить губы. В холле я опустился в кресло и ошеломлённо уставился в противоположную стену. «Это, наверно, пройдёт».

Едва я в тот вечер кончил ужинать, как у подъезда заскрипел гравий под колёсами машины. Это приехал Нэш, которого я уже видел раньше раз или два, — низенький розовощёкий толстяк. Он стоял с самодовольным видом у камина, покачиваясь на каблуках, и пил виски. Мы говорили о Бенедикте.

— Она часто переживает состояние тревоги или истерии, но вы, верно, знаете об этом. С этим ничего нельзя поделать, однако и слишком беспокоиться не следует. Я дал ей пару таблеток снотворного; если не возражаете, я сейчас поднимусь наверх и поговорю с ней. Кстати, это ужасно, что случилось с Карадоком.

— Что с ним?

— Вы разве не читали «Ивнинг стандард»? Погиб в авиакатастрофе. Я глазам своим не мог поверить.

Карадок погиб! Словно обухом по голове. Нэш достал газету из саквояжа и пошёл по длинной лестнице наверх, качая головой и чтото бормоча себе под нос.