Многие знающие Ельцина отмечали его очень сильное качество – умение слушать. Тот, кто умел убедительно говорить, способен был добиться от президента большего, чем тот, кто представил самый точный и разумный анализ, но в письменном виде. Ельцин предпочитал не читать, а слушать.

Но, как известно, недостатки – это продолжение наших достоинств. Тот, кому удавалось втереться в доверие, кто научился убеждать президента, использовал свое умение себе во благо. Когда Ельцин прислушивался к таким людям, это приводило к печальным последствиям.

– Я понимаю, что руководитель все в голове держать не может, – говорит Сергей Филатов. – Он доверяет своим помощникам, доверяет тем, с кем общается, кто к нему приходит. Не случайно говорили: у Ельцина мнение последнего посетителя.

– Да вы поймите, что в тот момент решения принимались с ходу, времени на анализ не было! – возражает Андрей Козырев. – История не отпускала времени на долгие размышления. Было так: человек приходил к президенту не с идеей, а с последней новостью – что-то случилось! Это же меняет ситуацию, верно? Если дом горит, надо вещи выносить. А человек, который утром приходил, он еще не знал, что дом сгорит. И советовал проводить капитальный ремонт. Решение изменилось, но изменилась и ситуация. Так что не совсем честно его за это упрекать.

Люди, добравшиеся до вершины власти, кажутся нам какими-то особенными. В определенной степени это так и есть. Испытывал ли Борис Николаевич какие-то обычные чувства, доступные всем нам? Точный ответ могут дать только самые близкие люди. Он был закрытым человеком и скрывал эмоции. Но ни чувством юмора, ни чем-либо иным природа его не обделила.

Осенью 1995 года на пресс-конференции Ельцину прислали записку: «Думаете ли вы о Боге, Борис Николаевич?»

Ельцин удивленно переспросил:

– О чем?

Его тогдашний пресс-секретарь Сергей Медведев повторил:

– О Боге, о великом. Это записка от тверских журналистов.

Ельцин ответил охотно:

– Вчера полдня только о Боге и думал. Был на богослужении, потом участвовал, хоть и немного, значит, в крестном ходе. Потом был, значит, на крестинах своего внука, успел под самый конец, чтобы, не дай бог, без меня другим именем не назвали. И только, понимаешь, отец Георгий хотел имя назвать, я говорю: «Глеб», и он сказал: «Глеб». И все, и на этом дело закончилось… Конечно, думаю.

Медведев обратился к залу:

– Еще вопросы?

Ельцин проявил инициативу:

– Ну дайте девушке, уж вся извелась, понимаешь.

Медведев попросил другого журналиста потерпеть:

– Уступите девушке? Уступает девушке.

Корреспондентка петербургского телевидения спросила Ельцина:

– Борис Николаевич, в народе есть свое представление о российском президенте. Ну общеизвестно, что крепкий политик, сибирский мужчина, семьянин, теннисист, а что бы вы сами добавили к этому?

– Что, и негативные стороны тоже говорить?

– Нет, просто как вы думаете, что бы вы сами добавили, чтобы образ получился цельный?

– Нет, я согласен с тем, что вы сказали.

Журналисты расхохотались и захлопали.

Профессиональный политик по определению циничен, иначе он едва ли добьется успеха.

– Ельцин был равнодушен к горестям и трагедиям жизни? – обращаюсь я к Андрею Козыреву.

– Я был очень близок с ним в первую чеченскую войну, – отвечает Козырев, – и видел: он чудовищно переживал, видя гибель гражданского населения, разрушения. Другое дело, что в нем политик и администратор всегда брали верх над личными переживаниями. Но только незнающие могут говорить, что ему все было безразлично. Никакого цинизма в нем не было. В нем была политическая рациональность.

– Но Борис Николаевич так легко расставался с самыми близкими людьми, что создавалось ощущение, будто он вовсе не способен испытывать обычные человеческие эмоции.

– У него личные привязанности не довлели над политической целесообразностью, как он ее понимал. За это его можно критиковать, но политик такого плана должен ставить во главу угла дело, а не личные отношения. И я бы мог сказать: мы пять с лишним тяжелых лет были вместе, и вдруг он меня сдает… Но я понимаю, что он руководствовался только политическими интересами. Нельзя критиковать его за то, что он политические соображения ставил выше личных отношений… Соратники, союзники и помощники были нужны Ельцину для выполнения определенной цели. Как только цель была достигнута, он расставался с этим людьми. Особенно если они начинали говорить о нем что-то плохое, как это произошло с Коржаковым.

Он уволил своего помощника Льва Суханова, который прошел с ним самые трудные годы и был исключительно ему предан, и даже не нашел времени для прощальной аудиенции. Суханов вскоре умер, так и не услышав слов благодарности за верную и беспорочную службу. Расставшись с ненужными работниками, Ельцин тут же набирал себе новую команду, которая добивалась вместе с ним следующей цели.

Общение с Ельциным не было простым. Человек он был очень разный. И заранее невозможно было узнать, с кем сегодня встретишься.

– Я это наблюдал много лет, – вспоминает Андрей Козырев. – Может утром раздаться звонок человека, который говорит медленно, с трудом – такое впечатление, что у него в голове проворачиваются какие-то жернова. А вечером вы встречаетесь с человеком, который очень быстро на все реагирует, шутит. Причем это могло произойти за несколько часов. Мы разговаривали с ним минимум раз в день. Всякий раз я пытался в первую же секунду оценить: с кем я беседую? От этого многое зависело: как докладывать? В какой форме? Либо совсем упрощенно – в расчете на жернова, тогда и сам начинаешь говорить медленно, чтобы это проникло в жернова. Либо ты должен был делать это в совсем иной манере – с шутками.

– А с чем это было связано? – задаю я вопрос.

– Не могу вам сказать.

– Но была какая-то закономерность?

– Не определил. Я просто знал, что это так. Особенно это важно было понять при телефонном разговоре. При встрече сразу можно определить, в каком он состоянии. А по телефону это гораздо сложнее, ты же человека не видишь. Легче было, если он сам звонил. Пока он выговаривал первые фразы, можно было представить, в каком президент настроении.

– А если сам звонишь?

– Он откликается: да, здравствуйте. А дальше надо излагать дело, но совершенно не знаешь, с кем из двоих ты сейчас столкнешься. А от этого многое зависит. Если вы человеку, который находится в заторможенном состоянии, начнете быстро, с шуточками, с вензелями что-то рассказывать, он ничего не поймет. В то же время, если человеку, который находится в прекрасном расположении духа, все соображает, начнете медленно что-то втолковывать, вы и половины не расскажете из того, что нужно.

– На службе он был один, а в неформальном общении, где-нибудь на даче, – совсем другой?

– Нет. Уезжая с работы, Ельцин, насколько я знаю, никогда не прекращал работать, заниматься политикой. Он не переключался, за исключением игры в теннис. Да и на корте мог начать говорить о том, что обсуждалось днем.

– А зачем он вас звал к себе на дачу? Вы с ним такие разные люди.

– Он считал, что с теми, с кем он часто общается – это некое политбюро, состоящее из наиболее важных министров, – у него должны быть не только официальные, но и дружеские отношения. И он их целенаправленно развивал. Потом уже и привычка к общению возникла. Это было движение не столько души, сколько ума, он говорил, что с этими людьми должны быть и неформальные, товарищеские отношения…

В прежние годы Ельцин активно общался со своими приближенными. Пока был здоров, играл с ними в волейбол, потом в теннис – четыре-пять раз в неделю. Если проигрывал, то настроение у него безнадежно портилось. Он любил купаться, даже если температура воды не превышала одиннадцати градусов. Весной и осенью плавал в Москве-реке, буквально расталкивая льдины, чувствовал себя после этого прекрасно. Любил застолье, устраивал званые ужины в президентском клубе – в особняке на Ленинских горах.