Я приблизилась к похоронной процессии почти вплотную, сохраняя все же некоторое расстояние, позволяющее, однако, совершенно беспрепятственно наблюдать за происходящим, оставаясь как бы в стороне.
Заняв, таким образом, выгодно затененное местечко, я стала с наивозможнейшим вниманием прислушиваться и присматриваться.
Люди, сплотившиеся вокруг катафалка, безмолвно расступились. На переднем плане осталось лишь несколько человек. Среди них было три женщины. Одной из них могло быть около семидесяти – этакая сухопарая тощая старушка с аккуратно завитыми и уложенными под чепец седыми локонами. Другая казалась приблизительно моего возраста. Но больше всех меня поразила третья дама, которой, вероятно, еще не исполнилось пятидесяти. Она показалась мне довольно миловидной, и ее черты несли на себе отпечаток непостижимого величия.
Коренастый, несколько неуклюжий священник средних лет, облаченный в черный стихарь, произносил надгробную речь. На первый взгляд его слова могли показаться вполне традиционными, естественными для подобных случаев. Однако мне почудилось, что за этими избитыми фразами скрывается нечто большее: будто бы в отношении священника к покойному присутствовал некий личный обертон.
Не то чтобы преподобный отец выглядел опечаленным или разбитым – нет – но его широкоскулое, уже охваченное процессом старения лицо отнюдь не являло собой образец равнодушного спокойствия. Я заметила, как рука его (та, что была свободна; в другой он держал требник) инстинктивно потянулась к виску, и запястье на мгновение прикоснулось к уголку глаза, но тут же, поспешно отдернутое, опустилось и мирно легло поверх священного облачения. «Неужели он и вправду прослезился? – мысленно спросила я себя. – Нет. Не может быть. Наверное, мне просто показалось. С чего это достопочтенному священнику всерьез оплакивать самого что ни на есть обыкновенного покойника?»
– …Да возвратится прах сей в землю, из которой он взят…
– …Аминь! – волной приглушенных возгласов пронеслось по толпе.
– …Да не отринет Господь душу смиренного раба своего и верного служителя воле своей на земле… Патрика…
Сердце мое мгновенно встрепенулось и замерло; казалось все мое тело пронзила внезапная резкая судорога. «О, Боже! Что он говорит?! Верно, я уже схожу с ума! Это просто невероятно: ведь я отчетливо слышала, какое имя произнес сейчас святой отец – Патрик, ведь так? Неужели это имя и в самом деле принадлежало умершему? Или это всего лишь очередной обман – игра воображения? Новая коварная насмешка Судьбы? Видно, сам зловещий Рок вступил в спор с Высшими Силами и нипочем не отступится до тех пор, пока страшные тиски его окончательно не раздавят меня и, решительно сломив всякое сопротивление, не сотрут в порошок, точно трухлявую гнилушку».
Почему сознание мое, до сих пор пребывавшее в состоянии безмятежной созерцательности, вполне подлежащем своевременному самоконтролю, внезапно утратило власть над собой и оказалось в безысходном тупике, словно растерянный пленник, нечаянно попавший в собственную западню? Будто бы все, что со мной происходит, видится мне в сплошном кошмарном сне, от которого никогда не будет пробуждения? И в этом безграничном призрачном пространстве единый стремительный поток хаотично смешал принципиально изолированные друг от друга временные пласты: прошлое и настоящее.
«Ужели все, что окружает меня на этой земле, ляжет извечной громоздкой тяжестью на мою немощную грудь? Видно, таково мое пожизненное проклятие: теперь любой пустяк неизменно напоминает мне о них. Их мертвенно бледные лица, некогда такие близкие, ныне же – невероятно отстраненные, наверное, будут вечно мелькать пред моим внутренним взором, кивать из-за кустов, улыбаться в каждом видимом предмете. Будь то живое существо – от человека до всякой мелкой твари или же, к примеру, высеченный из серого камня угрюмый монумент – вроде тех, что венчают мрачное безмолвие окружающих могил, – не важно. Всегда и повсюду будут чудиться мне их призрачные образы; они будут преследовать меня неотступно… В каждом слове, в каждом звуке живут их мелкие неосязаемые частицы…
Он сказал: Патрик? Не может быть. Мне просто послышалось. Подобные совпадения слишком невероятны… Я должна немедленно успокоиться, взять себя в руки, чтобы иметь возможность поскорее уйти отсюда», – при этой мысли я с ужасом содрогнулась, внезапно почувствовав, что не в состоянии сдвинуться с места: мои ноги, скованные неизъяснимым страхом, стремительно обуздавшим все мое тело, будто бы приросли к каменному полу церкви.
«Что со мной? Я словно помешалась! Во всяком случае, мое сумасшествие кажется мне более вероятным, чем та омерзительная действительность, что предстала передо мной столь внезапно и неотвратимо. Одна лишь мысль о реальности всего происходящего способна пронзить мое сердце судорогой отчаяния; по мне уж лучше – помутнение рассудка… Невозможно, чтобы незнакомец, лежащий сейчас в гробу, носил имя Патрик: он не может быть моим Патриком!»
Я решилась еще раз взглянуть на продолговатую полосу добротно сколоченного соснового ящика, для чего мне потребовалось собрать все то мужество, какое только оставалось во мне тогда, но уже начинало покидать меня. Всем своим существом я ощутила внезапно, что мой безусловный долг – превозмочь свой предательский страх, ибо мне стало совершенно очевидно, что если я не отважусь сделать этого прямо сейчас, то столь благоприятная возможность разъяснить истинное положение дела мне не представится более никогда. В моем распоряжении оставалось лишь это ускользающее мгновение; к счастью, я его не упустила, и оно щедро наградило меня, оправдав мои ожидания и поселив в моем оледеневшем страдальческом сердце толику надежды.
«Нет! Конечно же, нет! – казалось, все мое существо вступило в яростную схватку с Предвечными Силами. – Этот человек – не мой Патрик! Как могла я допустить хоть малейшее сомнение на этот счет? Гроб слишком длинный и широкий: столь солидные размеры никак не подойдут моему крохотному сыночку – моей родной кровиночке, моему драгоценному сокровищу! Мой Патрик не умер! Нет! Он жив – так же, как и мой возлюбленный супруг, Эдвард Поль2 – они оба живы! Я знаю… я верю… Я должна верить, что это так – иначе, что же мне остается! Они не могли оставить меня – это было бы слишком жестоко! Тела не найдены, а значит, ничего не известно наверняка! Зачем я пришла сюда? Кто эти люди? Что им всем от меня нужно? Патрик… Патрик? Какой Патрик? Мой отец? Но это невозможно! Он ушел из жизни много лет назад! Быть может, все это происходит со мною в кошмарном сне? Как страстно жажду я поскорее пробудиться, благополучно избавиться от власти его коварных чар и вновь обрести своих горячо любимых близких – моего дражайшего супруга Эдварда Поля и нашего ненаглядного задорного шалунишку Патрика…»
– Патрика… – словно мгновенное эхо, подхватил мою прерванную мысль и направил ее в совершенно иное русло гулкий раскатистый бас, тут же вернувший меня к реальности. То был знакомый мне голос – голос святого отца, в чьих устах это неумолимое слово прозвучало с такой ясной отчетливостью, какая будто бы специально предназначалась для самого позорного крушения моих призрачных иллюзий.
Это стало последней каплей: имя, произнесенное священником, резко оглушило меня, словно на мою голову внезапно обрушился тяжелый удар молотка; в глазах моих мгновенно потемнело, и, совершенно утратив контроль над собой, я почувствовала, что теряю равновесие…
***
Довольно долго я не ощущала отчетливой грани между сном и бодрствованием. Все как-то странно смешалось в моем зыбком, постепенно и мучительно пробуждающемся к новой жизни сознании. Оцепенение и пустота, во власти коих оно пребывало неведомый мне срок, должно быть, подарили вожделенное отдохновение моей обездоленной душе и изнуренному телу. Но, помимо моей воли, им суждено было восстать из небытия; увы, они вновь окунулись в невыносимо опостылевший леденящий склеп повседневной обыденности.
