Бесспорно, этот величественный угрюмый край таил в себе заветную, непостижимую прелесть, но в нем не заключалось ни малейшего признака жизни; он был мертв вместе со всей его суровой первозданной красой.
Я оглянулась и возликовала. Примерно ярдах в двухстах от меня оказалась средневековая церковь, всплывающая сквозь туман, точно призрачное видение, знаменующее собой (как мне почудилось в тот момент) нечто потустороннее – непостижимый и заманчивый ирреальный мир.
Немедля, я двинулась к своей путеводной звезде, приветливо кивающей мне с ближайшего поворота, выводящего с большака на проселочную дорогу. Мною владело безотчетное ощущение, будто я беспрестанно прорываюсь сквозь упругую мембрану мрака и холода. Даже то, что невольно отмечал мой рассеянный взор – и крутое суровое взгорье, с величавым достоинством вздымающееся над дикой безбрежной грядой кряжистых холмов, и дивный быстротечный водопад, струящийся у его подножия, да и вообще вся эта угрюмая нелюдимая фантастически-загадочная местность с ее грандиозным монаршим венцом – ослепительно-прекрасной, безупречно отстроенной церковью, – все это мнилось мне лишь плодом воображения, бредовым видением, обманчивыми блуждающими огоньками, неверный мерцающий отсвет которых вот-вот рассеется и исчезнет.
С большой дороги я свернула довольно скоро, однако чем дальше я продвигалась, тем неотступнее туманная мгла заволакивала окрестности. Туман стал сгущаться с устрашающей быстротой и в конце концов навис над поселком (я условно обозначу термином «поселок» место, где я оказалась; за неимением других характеристик это наименование представляется мне наиболее приемлемым) непроглядной пеленою. Я продолжала брести наугад, стараясь держать в памяти место расположения церкви, очертания которой, и без того неясные, окончательно растворились в безграничном пространстве.
Признаться, это несколько сбило меня с толку: ведь я была почти у цели, казалось, протяни руку и дотронешься до самой непостижимой Вечности, что сокрыта за блистательным великолепием сего священного чертога. Но нет! Очевидно, это было бы слишком щедрой милостью, дарованной свыше, – просто невозможной для жалкого, ничтожного существа вроде меня. В общем, я ничуть не удивилась, что Судьба в очередной раз посмеялась надо мной; я уже привыкла к ее постоянным коварным уловкам. «Не исключено, что чудесная церковь была всего лишь зыбким миражом, орудием злополучных сил, намеренно сбивших меня с пути истинного и вновь направивших мои неугомонные стопы по проторенной исстари ложной тропе», – подумала я.
Вскоре, как мне показалось, я услышала странный шорох, сплетавшийся с неведомо откуда возникшими здесь возгласами людей. «Невероятно! – размышляла я. – Неужели и в самом деле кто-то живет в этом Богом забытом краю?»
Следуя естественному внутреннему инстинкту, я тут же направилась на столь отрадные моим ушам звуки живой речи. Поначалу я думала, что все это – не более чем слуховой обман. Однако очень скоро мне довелось убедиться, что я ошиблась в своем предположении, а моя первая, как представлялось мне – нелепая, мысль оказалась верной: здесь действительно были люди.
Туман несколько рассеялся, и я смогла увидеть их: они составляли небольшую сплоченную группу. Я решила, что, вероятно, это местные жители, которые, скорее всего, направляются в церковь (видневшуюся теперь более отчетливо, и было ясно, что это действительно церковь, а не плод моего разыгравшегося воображения) на традиционную службу (утреннюю или вечернюю – я не вполне осознавала, да это было и не столь важно).
Я поспешила примкнуть к сей славной когорте. Однако и здесь меня ожидало глубокое разочарование: едва я начала ее настигать, как нас снова разделила непроходимая стена тумана. Все же я слышала голоса – теперь уже отчетливее – это несколько ободряло, вселяя отрадную уверенность в том, что я двигалась в верном направлении. «Что ж, для начала довольно и этого. Теперь главное – не отстать от группы».
Где-то поблизости приглушенно скрипнула невидимая створка: «Должно быть, распахнули двери церкви», – решила я, потому что степенные шаги и отдельные невнятные людские реплики доносились как раз оттуда. Я старалась следовать общему течению, но это становилось все труднее: голоса как-то резко смолкли, хотя теперь я знала наверняка, что люди (и церковь! – на что я искренне уповала) были совсем близко.
Я уже было подумала, что снова сбилась с пути, ибо вопреки моим отчаянным ожиданиям священный храм, где я так жаждала найти свое спасение, отнюдь не спешил предоставить мне благостный кров. Вместо скромно отделанного приходского алтаря меня по-прежнему окружало незыблемое бесконечное пространство.
Когда же злополучные чары тумана снова растворились, я оказалась словно в полусне. Вокруг меня стелились, громоздясь ввысь, бесчисленные могилы, увенчанные различного вида надгробиями. Все это было так неожиданно, что я даже на мгновение остановилась, прикрыв глаза рукой, чтобы хоть ненадолго избавиться от неотступного видения внушительной череды мрачно взирающих на нежданных пришельцев суровых надгробий, стремительно ввергающих в атмосферу унылой аскетичной отрешенности. Никаких сомнений тут быть не могло: неотвратимые силы Судьбы, не мудрствуя лукаво, доставили меня по избранному ими, наиболее подходящему для моей неугомонной, мятежной особы местоназначению – на протестантское кладбище.
Теперь я наконец-то смогла увидеть церковь – она оказалась совсем близко. Я поспешно направилась к своей вожделенной цели и уже очень скоро пробралась-таки в заветные пределы небольшого уютного храма, где, на мое удивление, толпился народ. Впервые я разглядела высокий катафалк, на котором помещался сосновый гроб весьма солидных размеров. Люди тесно сплотились вокруг него. На всех присутствующих было подобающее случаю черное облачение.
Я стала медленно приближаться, подчиняясь скорее инстинкту, чем сознанию. То, что мне только что довелось увидеть – весь обнесенный дерном погост с его унылыми могилами, – мгновенно неотвратимо напомнило мне о том страшном дне, что беспощадно унес с собой моих самых близких людей, а вместе с ними – мои светлые надежды и упования. И эти похороны… Чье-то чужое тело очень скоро предадут земле. Над ним, должно быть, уже были пролиты реки слез безутешных в горе родственников и знакомых. В честь умершего наверняка звучали и будут звучать помпезные хвалебные панегирики, превозносящие его всевозможные несравненные достоинства – действительные и вымышленные. Словом, я нисколько не сомневалась, что этому несчастному (впрочем, скорее – счастливому) с лихвой воздадут после смерти те роскошные почести, какие, как водится в кругу беспечных представителей рода людского испокон веков, ему, конечно же, при жизни и не снились.
Все это, вероятно, явилось бы отрадным утешением для умершего, не будь это утешение слишком запоздавшим. И тем не менее душа его, должно быть, в эти минуты ликует на Небесах, наблюдая, как бережно обращаются сейчас эти люди с ее тленной оболочкой. Отныне покинутое ею тело будет мирно покоиться в благодатной земле, что его взрастила. Мне страстно верилось, что в сознании этого факта душа его обязательно найдет источник бесконечной радости.
«А вот они, кого навеки смыло с лица земли безрассудной морской волной, никогда не познают величайшего счастья в возможности единения с той природной стихией, откуда они явились, – думала я со щемящей тоской в сердце. – Они не станут предметом умилительных неуемных восторгов и несколько припозднившихся сверх щедрых похвал беззаботной толпы. На их бесчувственные тела не прольется поток неискренних слез, струящихся из глаз людей, которые, быть может, часок-другой спустя, собравшись за пинтой портвейна, станут с самодовольными ухмылками увлеченно обсуждать количество прибыли, вырученной ими с похорон. Но и они не исчезнут из этого бренного мира. Не исчезнут до тех пор, пока жива еще светлая память о них в верных сердцах тех немногих людей, кому они были по-настоящему дороги. Эти единичные избранники не станут превозносить их в напыщенных речах, расточать пустые неуместные комплименты, да и вообще – выставлять свои чувства напоказ. Нет! Такие будут скорбеть в одиночку, но скорбь их будет истинная, неподдельная, не ведающая никаких предельных граней. Именно таковой является моя собственная скорбь».
