– Мопед налаживает, да?

В глазах Веры появилось напряженное выражение, и она вдруг сделалась почти испуганной. Монсон поднял руку – он не хотел ее волновать.

– Ничего страшного, это останется между нами. Человеку нужны маленькие тайны, правда? – Он подмигнул Вере. – Кстати, хочешь узнать мою?

Вера пару секунд смотрела на него. Немного успокоилась, криво улыбнулась и кивнула.

– Я таскаю сахар, в таких маленьких пакетиках, из ресторанов. В участке у меня их полный ящик. На самом деле они мне не нужны, но я просто не могу удержаться.

Улыбка Веры стала шире, девочка фыркнула. Монсон улыбнулся ей, словно они приятели, которые поверяют друг другу секреты.

– Маттиас хотел на шестнадцать лет легкий мотоцикл. Он сам на него накопил, но мама не разрешила. Поэтому он раздобыл себе мопед.

– Вот как. Ну, скажи ему, чтобы ездил осторожнее. – Монсон вдруг кое-что понял. – В вечер, когда пропал Билли, вы с Маттиасом пришли домой вместе. Ты сказала, что приехала на велосипеде?.. – Он вопросительно поднял брови.

– Так получилось, – ответила Вера не раздумывая. – Маттиас ехал на мопеде, я держала его за рукав. Обычно я отцепляюсь на аллее, а он едет дальше один, чтобы отец с матерью не узнали. Я знаю, что так нельзя. Но вы же ничего им не скажете?

– Конечно, нет. – Монсон снова улыбнулся. В Вере Нильсон было что-то особенное. Она изображала небрежность и равнодушие, но он был совершенно уверен, что не многое могло бы укрыться от ее внимания.

– Что было, когда вы вернулись домой? Вы поставили велосипед и мопед вон там… – Он указал на ворота гаража.

Вера кивнула.

– Отец выбежал с большим карманным фонариком, сказал, что они с матерью не могут найти Билли. Попросил нас обыскать все постройки. Мы иногда играли в прятки с братиком.

– И вы стали искать там, где он обычно прятался?

Вера снова кивнула.

– И в тележном сарае, и в коровнике, и на гумне. Искали как следует, не торопясь, как отец сказал. Маттиас даже отпер дверь в старую доильню, хотя Билли там точно быть не могло. – Девочка внезапно замолчала, почти дрожа. Словно воспоминание о доильне причинило ей боль.

– Но вы его не нашли, – заключил Монсон.

– Да.

– А потом?

– Потом приехала первая полицейская машина.

– Ты помнишь, во сколько?

– Неточно. – Вера покачала головой. – Мы с Маттиасом вернулись ровно в половине десятого, как обещали, так что в любом случае это было уже после половины десятого.

– Вот как.

Все это Монсон и так знал. Первый патруль, который прибыл в Баккагорден в десять пятнадцать вечера, провел почти образцовый допрос Эббе Нильсона и детей. Но если Монсон хотел получить то, ради чего приехал, форсировать разговор не стоило.

– Когда вы ехали домой, вы с братом… – Монсон помялся, раздумывая, как продолжить. – Вы никого не встретили?

– Какую-нибудь машину?

– Машину, велосипед, мопед. Может, кто-то гулял с собакой?

Вера как будто задумалась.

– Мы видели пару машин. Одна – синий «сааб» Линдгрена, это точно. – Она наморщила лоб. – Вторая – вроде бы красная. Не помню, я… Ну, вы понимаете… – И она снова криво улыбнулась и показала рукой, как держалась за плечо брата.

Монсон ответил на ее улыбку.

– Больше ничего не помнишь?

– Нет. – Вера испытующе смотрела на него. Будто пыталась понять, куда ведут эти вопросы. – Почему вы об этом спрашиваете?

Монсон уже почти собрался ответить, когда заметил Эббе Нильсона – тот спустился с крыльца и быстро шел к нему. Слышал ли Эббе их разговор?

– Вера, вы с Маттиасом не поможете накрыть к ужину?

Девочка кивнула; в последний раз встревоженно глянув на Монсона, она убежала к брату.

Монсон пожал руку Эббе, ожидая, что тот пригласит его в дом. Но Нильсон просто стоял перед ним. Он выглядел еще хуже, чем в ночь, когда пропал Билли. Глаза в красных окружьях ввалились. Лицо одновременно бледное и загорелое. Клетчатая рубашка висит на опущенных плечах, штаны испачканы землей, словно он только что молился на коленях, просил господа о помощи. Монсон знал, что Нильсоны, как многие в округе, по воскресеньям ходят в церковь. Самому ему удалось привести туда Малин и мальчиков один-единственный раз, когда он пытался вписаться в сельскую общину. Потом все сошло на нет. Малин, с которой обычно бывало легко договориться, привыкла чтить день отдыха в халате и с большой чашкой чая – так она мужу и сказала. Вот почему его семья посещала церковь только на Рождество и Пасху. Но Монсона это не особенно заботило – он не был религиозным. Человеческие деяния занимали его куда больше, чем неисповедимые пути господни.

Однако Монсон мог без труда представить себе, как Эббе Нильсон опускается на колени, складывает руки, обращает взгляд к небесам и просит за своего маленького мальчика. Наверное, он делал бы то же самое, окажись он на месте Эббе.

Монсон кашлянул, пытаясь сосредоточиться. Он уже заготовил речь и, пока ехал, успел несколько раз отрепетировать ее.

– Завтра, – начал он, – я созываю пресс-конференцию. Точнее, главный полицейский лена считает ее необходимой. Чертовы репортеры…

Он махнул рукой и слегка растянул рот в улыбке, однако ожидаемой поддержки не получил.

– Так или иначе… – Он сглотнул. – Я буду говорить, что мы пока сворачиваем поиски. Будем проверять другие версии.

– И какие же? – Голос Нильсона оказался мягче, чем он ожидал, и все же в нем ощущалось жало резкости.

Монсон отвел глаза. Оказывается, девочка с братом так и стояли в открытых воротах, наблюдали за ним. Слышали ли они его слова?

– Может, поговорим там? – Монсон махнул рукой в сторону дома. – Магдалене тоже стоило бы знать…

Эббе медленно покачал головой.

– Она отдыхает. Утром снова был врач.

– Понимаю, – сказал Монсон. Это объясняло, почему Эббе не пригласил его войти. Монсон слышал, что Магдалена Нильсон заперлась в спальне. Что она даже с кровати не может встать без посторонней помощи. Очевидно, это были не просто слухи.

Он снова сглотнул, сосредоточился. Бросил короткий взгляд на обоих детей, после чего произнес слова, которых хотел бы избежать больше всего на свете.

– В последние дни мы начали прорабатывать версию о том, что произошло нечто другое. Что Билли не заблудился, а его похитили. Кто-то, кто желал ему или вам зла.

На этот раз Исак не опоздал. Но пришел впритык, так что пропустил и кофе с булочками, и разговоры о погоде. В понедельник он не появился, и Вероника с нетерпением ждала его всю рабочую неделю. Помечала дни, пыталась сосредоточиться на остальной группе. Судя по физиономии Рууда – с переменным успехом.

Завсегдатаи пятничной группы уже уселись в кружок – все, кроме Ларса. Рууд звонил ему, объяснил, что пустит его обратно не раньше чем через месяц. Ларс воспринял новость не сказать, чтобы хорошо. Обвинял в случившемся Веронику, причем в таких выражениях, что Рууд отказался их повторить.

Исак уселся на тот же стул, что и в прошлый раз, приветливо кивнул ей. Глаза были синее, чем ей запомнилось. Он улыбался, и Вероника заметила, что улыбается в ответ.

– Добро пожаловать, – сказала она, мелко дыша.

– Спасибо.

Исак продолжал смотреть на нее, подавшись вперед. Он уже собрался что-то сказать, но тут словно из ниоткуда вынырнул Рууд и поставил свой стул рядом с ней.

– Вот, решил посидеть сегодня с вами. Все в порядке, – не столько спросил, сколько констатировал Рууд.

– Конечно. – Она снова повернулась к Исаку, но тот выпрямил спину и отвернулся. Черт, черт! Вероника постаралась скрыть раздражение от Рууда.

Сеанс проходил хорошо, во всяком случае внешне. Участники говорили о своем горе; время от времени, если человеку требовалась помощь, Вероника задавала вопросы. Ручка, как прежде, шуршала по страницам блокнота, но она перестала быть эффективным орудием. Она больше не впитывала горе и боль, а только скакала по странице, и привычный кайф от услышанных рассказов не приходил.