Потом отвлеклась, заметив полустертые руны на колокольчике. Когда-то изучение рун было моим любимым предметом в Академии. Я могла часами сидеть над древними свитками, разбирая письмена на мертвых, забытых языках. Чьи это руны? Дроу? Вряд ли? Эльфы, даже темные, не любят колокольный звон… Опомнилась, когда Пенка, видно, уже не в первый раз позвала меня:

— Люция, а ты ничего не хочешь?

— Нет.

— Ты даже не посмотрела! — обиделась булочница.

Я обернулась, окинула взглядом подносы со свежей выпечкой.

— Нет.

— Булочки только из печи, — экономка подошла ко мне. — Ты же любишь, чтобы свежие, еще тепленькие!

— Нет, спасибо.

Обратно шли молча. Пенка о чем-то размышляла, судя по сведенным бровям. А я смотрела себе под ноги, чтобы не споткнуться и не зацепиться.

Что же так далеко? Зачем только пошла? Сидела бы себе тихонько дома.

Ноги стали словно ватные. Голова шла кругом.

— Люция? — взволнованно окликнула экономка, когда меня повело в сторону.

Я посмотрела на женщину и виновато улыбнулась:

— Далековато… Что-то я подустала… Сейчас отдышусь и пойдем… Извини…

Оборотница медленно кивнула:

— Да я не тороплюсь.

После обеда сидела в своей комнате и рисовала те самые руны с колокольчика. Что-то в них было!

— …Люция?!

Я подняла голову. Пенка поставила на стол поднос с ужином.

— Это тебе.

— Спасибо.

— Здесь запеченные овощи, куриные отбивные. Как ты любишь.

Растерянно посмотрела на волчицу и неуверенно улыбнулась. Как-то я отвыкла от заботы и внимания за это время.

— Что здесь происходит?

А вот и он!

Улыбка сползла с моих губ. Карнеро посмотрел на поднос, потом на меня и, наконец, на побледневшую экономку.

— Пошла вон!

Женщина, несмотря на свои немаленькие размеры, ужом проскользнула мимо альфы и бегом припустила к лестнице. Волк подошел к столу, брезгливо поковырялся в моей тарелке.

— Ого! С чего это Пенка тебе выготавливает?!.. Ладно, ешь, потом отработаешь.

Мразь! Аппетит, только что появившийся, пропал.

Волк вернулся через полчаса.

— Почему не ела?

— Не хочу! — я замерла в дверях в ванную.

Оборотень скрипнул зубами и зло ухмыльнулся:

— Гордячка, да? Люблю гордячек… Они так быстро про гордость свою забывают.

Я попятилась, как только сообразила, как он хочет избавить меня от гордости.

— Не подходи! Меня тошнит от тебя!

— Даже так?!

Глядя на его посеревшее от ярости лицо, я завыла от ужаса.

— Не надо! Я все съем!.

— Само собой! — усмехнулся оборотень и схватил меня за шею.

…Волк лежал на боку, то лениво поглаживая мою спину, то наматывая на палец волосы.

— Вот видишь, как мы быстро вылечили тебя от гордыни, Люсенька. Ты и просить теперь умеешь, и умолять. Правда?.. И в еде, оказывается, совсем не привередливая. Согласно есть все!

Я молчала, с содроганием вспоминая последние полчаса. Оборотень поднялся и заставил меня подойти к столу.

— Ну?

Есть не хотелось, но Карнеро стоял рядом, наблюдал. И по его взгляду было понятно, как он ждет, что я откажусь. Через силу откусила что-то, потом еще… Волк ухмыльнулся, направляясь к выходу:

— Вот и аппетит вернулся. А то заладили все: «есть перестала — есть перестала». Качественный секс — лучшее лекарство от всех недугов!

Хлопнула дверь. Я едва дотерпела, пока он выйдет, и рванула в туалет. Ужин вырвало. Болел желудок. Болело горло. Когда вернулась, в дверях уже маячила Пенка, виновато глядя на меня:

— Прости, Люция.

Не хотела никого видеть.

— Иди, Пенка. Все нормально.

Владек зажмурился:

— Стах, опомнись! То, что ты делаешь…

— Иди скажи это Волотичу. Он послушает с интересом, после того как сожжет на краде тело Бартоза Рукши и его замученной дочери.

— Но это сделала не Люция! Она не может отвечать за всех отступников! Не сгоняй на ней свою злость!

— Бурые уходят на север. Знаешь, что это значит? Сейчас ближе всех к отступникам мы.

Маюров выругался. Стах ухмыльнулся:

— Галич практически живет на востоке, охраняя наши границы, потому что три месяца назад я убил Залеского. Волки из приграничья перебираются ближе к Денте. Готовься размещать беженцев. И вот я возвращаюсь домой после того, как вместе с Волотичем достал из жертвенного круга растерзанную волчицу, убил ее обезумевшего отца, а мне с удрученным видом сообщают, что бедная, несчастная Люция ничего не ест, ослабела, похудела. Какого хрена, Владек?! Я что, ей есть не даю?..

Маюров расстроенно покачал головой, глядя вслед взбешенному мужчине. Из окна он видел, как Стах, перекинувшись в волка, исчезает в глубине сада.

Черный волк бежал со всей возможной скоростью, перепрыгивая через рвы и поваленные деревья. В глубокой чаще леса, где не было ни одной живой души, остановился и завыл. Стах без Владека знал, что хватил лишку. Тупо сорвался на девчонке. Все, что копилось эти сутки: и убийство Шиманских, и обидные, в чем-то правдивые обвинения Бартоза, и наплыв испуганных волков, и бегство Бурых — выплеснулось на действительно похудевшую, бледную волчицу. Но он не мог убить ее, как советовал Герв. Ему казалось, что это слишком легкое наказание для Люции за то, что она сделала, за цепочку тех проблем и неприятностей, которые появились после осени и, словно клубок, не заканчивались.

Невероятно красивая Анетта Метси, которая должна была стать очередным трофеем в его спальне, практически разрушила прежнюю жизнь. Волк привел магичку в свое логово, рассчитывая, что будет как с другими: несколько месяцев легких, приятных отношений и расставание без взаимных претензий и обид. И так было поначалу, а потом… Анетта завораживала его то своими глупыми выходками, то не по возрасту мудрыми рассуждениями. Стах до сих пор помнил собственные ощущения, когда услышал, как она поет. Услышал и не поверил, что это та самая маленькая глупенькая Анетточка. Теперь понимал: тогда Люция забылась и на несколько минут показала истинное лицо. Это выражение он видел еще раз, в день, когда… Когда она исчезла в зеленом магическом свете, волк мечтал о ее смерти. Мечтал, что найдет и заставит сожрать эти проклятые бумаги. Бежал в Миаду, чтобы убить, но когда услышал ее крик, когда в черной безликой фигуре узнал ее, не смог.

Стах ненавидел Люцию. И себя ненавидел за то, что хотел ее. Только ее! Магичку! Некромантку!.. Другие волчицы, предлагающие себя, заигрывающие с ним, вызывали раздражение. Его конкретно клинило на бывшей отступнице! Он не видел других!

А тут Пенка со своим «бедная девочка»!.. Котс! Сожрала бы эта «бедная девочка» проклятые овощи — и он не тронул бы ее. А она взбрыкнула! С какого хера?! Ведь давно уже перестала рыпаться!..

Волк выл отчаянно, зло, вспоминая, как разум захлестнула ярость, когда Люция брезгливо скривилась, унижая его… А дальше унизил он, растоптал, раздавил в очередной раз.

И в очередной раз выл в лесу. Чтобы никто не узнал, что он жалеет о содеянном. Он альфа, он никогда не ошибается. Ошибки — удел слабых, сомневающихся. Альфа не сомневается!

Вы никогда не боялись шагов? А у меня это фобия: когда я слышу чьи-то шаги. Я уже научилась различать походку каждого обитателя поместья. Сразу узнаю легкие быстрые шажочки Тиры. Пенка ходит тоже быстро, но тяжело. Походка Нилса размеренная, даже крадущаяся. У бет уверенные, широкие шаги, ими легко давить врагов.

Но страшнее всего ходит альфа. Его шагов почти не слышно. Очень давно я даже не замечала, когда он подходил ко мне, вернее к Анетте. А сейчас я услышу его бесшумную поступь даже на другом конце дома.

Выдохни, Люц, и повернись!

Тихо скрипнула дверь, и в мою комнату вошел Карнеро.

— Одевайся.

Я машинально посмотрела на себя: вроде одета? Волк тоже окинул взглядом мой домашний костюм и уточнил:

— Мы летим в город. Переоденься.

Оборотень ждал меня на улице, подал руку, чтобы помочь спуститься с лестницы, но я сделала вид, что не заметила. Молча прошла по дорожке и села в автолет. Водитель вежливо поздоровался: