Глаза же у него водянистые и прозрачные, точно горный ручей. Эти глаза — самая красивая его черта. Такие глаза обычно отталкивают, выдавая сильную, целеустремленную и жестокую личность. Но с Гансом иначе. Глаза его — узники в решетке морщин, над двойными мешками, под тонкими изящными бровями, почти как у женщины. Ах да, не следует забывать про его огромный кадык, который живет своей жизнью, ходит ходуном, выражая истинное состояние своего хозяина.

В силах ли вы вообразить, как это скорбное лицо, расцветая улыбкой от уха до уха, превращается в умопомрачительную гримасу?

Трудно поверить, однако это неизбежно случается, даже в самых неподходящих обстоятельствах. Червячная, мертвая личинка, серьезная мина внезапно преображается в яркую гротескную бабочку. В такие минуты страшно смеяться с ним заодно, но неохота и смущать его потрясенным молчанием. Поэтому, когда приключается этот улыбочный припадок, мы отворачиваемся или изображаем одобрение. Вспышка радости длится не более полуминуты. Затем возвращается невозмутимость, и лишь кадык скачет в горле, а голубые глаза еще глубже западают в глазницы.

— Это он про Познань подумал, — комментирует Фриц.

Когда у меня начинается служба, я, по счастью, становлюсь далек от таких раздумий.

4. Руки Аниты

У моей Хозяйки грубые и не слишком ухоженные руки. Даже если она делает маникюр, лак кое-где отколот. Иногда ее ногти вообще не накрашены, некоторые обломаны либо обрезаны под корень. Остальные — выкрашены кроваво-красным лаком. Она знает, что когда они впиваются в ее пухлые белые ягодицы, это вызывает у меня головокружение.

Прежде я дозволял себе критиковать ее за пренебрежение к ногтям. Но мне сказали, что это не мое дело. Да, она права. Дело и впрямь не мое.

Руки у Госпожи Аниты с секретом: этими короткими пальцами и сломанными ногтями она умеет манипулировать кем угодно.

Мною она манипулирует через мой член. Он обожает, когда им манипулируют.

Любой знак ее внимания прекрасен, даже болезненный, оскорбительный или неэстетичный, ибо внимание исходит именно от нее. Все, что исходит от нее, включая говно, мочу и побои, — божественный дар!

Я не в силах описать, как она обрабатывает меня своими щупальцами — поощряет, соблазняет, мучительно терзает! Она ласкает мою пробужденную плоть, впивается ногтями и грубо хватает за яички, раздавливая их в пюре. А в заключение — мертвой хваткой за член! Сейчас выпадут кишки! Теперь она хлопает снизу, точно отвешивая пощечину!

От боли у меня пробуждается кровь. Она ритмично дергает пенис, выкручивает и мнет, как кусок теста, проверяя, достаточно ли он напряжен{19}. Чувствуя, что сопротивление бесполезно, она закрывает дырочку, чтобы мне не удалось кончить. Соки, поднявшиеся в шахту, не имеют выхода и не могут вернуться.

Ее лицо сосредоточенно — будто она вспомнила, что пропустила звонок или встречу, — и она посылает мне самодовольный взгляд воительницы. Затем свободной рукой тщательно оглаживает волосы и теряет всякий интерес к игре.

Она уходит, а я кончаю в одиночестве и вовнутрь — или, что чаще, вообще не кончаю. Она не завершила работу, как полагается, а я остаюсь больным и разбитым.

В хорошем настроении моя Госпожа порой смягчается. Тогда она приносит большую банку вазелина, отвинчивает крышечку и позволяет мне макнуть туда напряженный член.

— А теперь сделай вид, что ты у меня во влагалище, — говорит она со скрытой ухмылкой. — Но тебе, конечно, его, как носа своего, не видать — ни сегодня, ни завтра.

5. Застолье

Под деревянной доской обеденного стола у Хозяек установлены большие ящики — в каждый едва помещается взрослый мужчина. Нам, троим слугам — Гансу, Фрицу и мне, — надлежит забираться внутрь. Шевельнуться там негде, но это не страшно. В столешнице прорезаны маленькие круглые отверстия, диаметром с обычный эрегированный пенис. Дырки в белой скатерти совпадают с отверстиями в столе{20}.

Сегодня утром у нас американский завтрак: хлопья, сок и фруктовый салат. Хозяйки, облаченные в черные и красные кимоно, садятся за стол. Сквозь щель в ящике я вижу их восхитительные ноги в туфлях на шпильках. Хозяйки едят хлопья, запивают свежевыжатым апельсиновым соком. Нож с маслом царапает твердый подрумяненный хлеб.

Мой пенис, хотя и сдавленный в ящике, умудряется выглянуть сквозь отверстие — как ему и полагается. Его намазывают маслом, и он поднимается выше. Затем я чувствую, как кто-то покусывает ему стенки{21}.

Хозяйки беседуют о том, как наслаждаться нашими соками.

Одна говорит, что лучше сосать понемногу, посмаковать сперму во рту, не глотая, а потом закусить намасленным тостом и сразу проглотить. Другая утверждает, что обычный мармелад на тосте еще лучше подчеркивает контрастность вкусовых ощущений.

Я слышу голос Аниты: ей нравится сначала хорошенько посолить пенис, а в конце заполировать хуиный сок простым бутербродом{22}.

Еще одна Хозяйка — я узнаю голос Госпожи Таны — советует кусать пенис, пока не выступит кровь, а затем проглотить сперму вместе с кровью, и никаких тостов в конце завтрака — даже после кофе.

Анита считает, что предложение Таны очень заманчиво, но она не сможет себя контролировать. Она начнет неконтролированно кусать пенис в надежде выжать из него все больше и больше сока, который уже кончился. В конце она будет просто сосать одну кровь.

— Беспокоиться тут не о чем. Можно перейти к пенису следующего слуги, нетронутому, как раз на такой случай, — возражает ей Тана.

— Но это может быть слишком опасно, — говорит Анита, — подобный экстаз грозит настоящим кровопролитием. Как говорится, «долг Госпожи — не искалечить свое имущество»{23}.

Пока продолжается беседа, я в предвкушении потею в своем ящике и стараюсь не сопеть — это может их разозлить. В конце концов они решают поджарить яичницу с ветчиной, а затем обсудить, как употреблять десерт, поставляемый нашими гениталиями.

Я слышу, как на кухне скворчит жир, как деликатно каблуки постукивают о ковер. Затем слышно, как жуют. И снова по тосту скребет нож. Я уже в полуобмороке, я обливаюсь потом, я тяжело дышу. К счастью, включили радио. По УКВ громко звучат Шопен и Чайковский{24}.

Я чувствую, как теплое масло течет по пенису, слышу музыку и болтовню. Мягкие губы теперь нежно играют на моем члене. Затем укус — и я подскакиваю. Сильный хлопок по моему прибору. Я извиваюсь и ерзаю, но, к счастью, тяжелый стол остается неподвижен. Громкая и торжественная музыка мешается с болтовней Хозяек.

Еще один укус — и я кончаю в мягкую пропасть. Но рот был открыт слишком широко. Каплет сок. Губы аккуратно подбирают его. Одна последняя ласка — и я свободен. Коллапс.

6. Дисциплинарный саркофаг

Прежде свободное время мы проводили у себя в комнате, неизменно под замком. Мы часто изнывали от безделья и смертельно скучали. В результате мы становились нервными, перевозбуждались, у нас возрастало половое влечение. Теперь у нас изменилось расписание: мы должны быть постоянно готовы к службе в столовой. Каждые два часа нам положено забираться в ящики обеденного стола.

У нас выработался рефлекс: то, что поначалу казалось непосильным, обернулось удовольствием. Мы с нетерпением ожидали часа, когда нас подадут на закуску, а также в качестве главного блюда. Но затем правила вновь изменились: теперь кто-нибудь из нас постоянно дежурит в столовой.

Дежурный забирается в гигантский саркофаг, как бы египетский, на колесиках и с двумя отверстиями: одно для рта, другое для пениса. Внутри так тесно, что невозможно пошевелиться.

Производство таких саркофагов вызвано огромным спросом среди культурных заведений, подобных Дому Аниты, и наш саркофаг — популярный и неизменный предмет обстановки.

Сейчас «египетские» саркофаги производят всемирно известные фирмы, выпускающие медицинское оборудование.