Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Система так называемого раннего старта, которая позволяет заменить последние два года старшей школы на то же самое время образования в колледже, была отличной придумкой для успевающих подростков. Мне же она помогла избавиться от нее…

Алиса… Мать называла ее Али, но в первой букве больше звучало русское «Э» и выходило нечто среднее, как в имени Аэлита или Элли. Они жили по соседству, и из окон своей спальни я мог видеть и задний дворик семейства Роуз, и окно спальни на втором этаже, и два узких кухонных окна, походившие на средневековые бойницы, на фоне песчаного фасада и медной трубы, сбегающей вниз ровно между ними…

По словам Вирджинии, Алиса не собиралась возвращаться в Пасадену. Помню, как она встретила меня на залитой солнцем лужайке перед домом и, постукивая себя полотенцем по руке, с упоением рассказывала, что Алиса закончила колледж. Пусть не с отличием, но Вирджиния гордилась этим. Мать, перебравшаяся в страну в двадцать с небольшим, не могла оценивать успех дочери иначе. Вирджиния накручивала локон черных и смолянистых с виду волос на указательный палец и воодушевленно делилась последними новостями, искренне считая, что мне будет приятно узнать о судьбе Али, и я, несомненно, разделю ее радость. Она поведала, что у совсем уже повзрослевшей Алисы случился бурный роман на последнем курсе и пару месяцев она жила где-то в Нью-Йорке.

Ее слова в один миг вернули меня к мрачным мыслям и напомнили о чувствах, холодных и неразделенных, которые я так старательно таил в душе. Но это был лишь миг, и, когда Вирджиния, ласково погладив меня по плечу и еще раз накрутив завиток на палец, бросилась снимать с плиты подгоревшее мясо, я тут же постарался все забыть. За те несколько лет, что я не видел Али, в жизнь вновь вернулся покой, и она текла так, как и должно быть у тридцатишестилетнего ученого. Много работы, выступления, лекции и семинары с редкими всплесками удачных свиданий без каких-либо претензий на продолжение.

Всю свою жизнь я был уверен, что мне случалось любить, как и быть любимым. Страсть, о которой сложено не меньше песен, чем о несчастной любви… Я наивно полагал, что и она была испытана мной, и не единожды, но здесь Адам Ласка ошибся. В этом я убедился, когда юная соседка неожиданно улыбнулась мне, той самой улыбкой, невинной и от этого такой соблазнительной и манящей. За одно короткое лето 2010 года Алиса превратилась из подростка в красивую семнадцатилетнюю девушку… С того самого момента ее лицо, ее руки и линия бедер возникали передо мной в самых потаенных грезах.

Один бог знает, как я боролся с ее кофейными глазами, пытаясь забыть их, смахнуть и развеять, как полуденный сон. Ее поступление в Нью-Йоркский колледж искусств стало самым настоящим избавлением. Она уехала туда, так и не узнав, что ее сосед, Адам Ласка, втайне мечтает о ней вечерами и может часами смотреть, как она загорает на заднем дворике или занимается йогой.

Конечно, все случилось не в одно мгновение. Юная Алиса была самым обычным подростком. Иногда я помогал ей разобраться с уроками, когда у Вирджинии не хватало времени и знаний, выручал с починкой велосипеда. Все шло так, как и должно было идти. Мне было почти тридцать два, а ей скоро должно было исполниться восемнадцать. Просто соседи с благополучной улицы Пасадены, но, как часто бывает в жизни, случилось то, чего я никак не мог предполагать и ждать от самого себя.

Шло время, я постепенно освоился, преодолел языковой барьер и стал забывать, что он вообще когда-то существовал. Соседи постепенно перестали шарахаться от меня, как от некого инородного тела в здешних местах. И как результат моих лингвистических успехов, спустя полгода проживания на Пасквал-стрит меня пригласили на барбекю по случаю дня рождения Вирджинии. Тогда я познакомился с юной Алисой, энергичной девчушкой, снующей между взрослыми и помогающей матери по хозяйству.

Много потом было этих визитов, совместных праздников и пикников. Я все больше погружался в проблемы местной общины, узнавал соседей, изучал их жизнь и проблемы. Этот маленький человечек, словно темное пятнышко, маячил где-то рядом, на самой грани восприятия, и лишь изредка я обращался к ней, к Алисе, с какой-нибудь пустяковой просьбой или банальным вопросом взрослого к подростку. «Как учеба, Алиса? Как дела в школе?» – все эти стандартные фразы оказались уместными и здесь…

Хорошо помню тот самый момент, когда вдруг поймал себя на мысли, что смотрю на Али несколько иначе, смотрю уже не как на подростка, а как на женщину, которая без труда теперь угадывалась в округлившейся груди и широких бедрах, которыми так славятся испанские и итальянские женщины.

Это был обычный жаркий летний день, который мы коротали на заднем дворе семейства Роуз по случаю неизвестного мне испанского святого. Голоса гостей, детский смех и звонкие возгласы, смешанные со всплесками воды, пряный и почти колючий от острого перца аромат мексиканских лепешек с фасолью и подкопченным мясом – все это затихало в моем сознании. Лишь она в белоснежном купальнике.

Ее голос как-то неожиданно для меня потерял детские нотки и приобрел мягкие и низкие тона. А эти движения рук… и то, как она держала теперь спину, выставляя вперед грудь. Не было сомнений, что Алиса вступила в новую веху собственной судьбы. Это было почти незаметно для родственников и других соседей, окружающих меня на заднем дворике и в гостиной, но я видел эти метаморфозы. Она уже не прыгала в бассейн, как делала это раньше, а спускалась в воду по ступенькам, покачивая округлившимися ягодицами. Она сама ощущала эти перемены в себе, в собственном теле и внутренней химии гормональных коктейлей и понимала, как именно должна вести себя в обществе мужчин.

Я стоял у столика с закусками, когда, выходя из воды, Алиса нашла в толпе мой взгляд, словно чувствуя, что я буду искать ее точно так же. Наши глаза встретились, и она улыбнулась. Это нельзя было спутать ни с чем другим. Это был самый настоящий взгляд флиртующей женщины. Она несколько секунд держала нить наших взглядов натянутой, давая понять, что заметила мое к ней внимание, а потом весь вечер старалась держаться рядом, изображая из себя самую внимательную и обходительную женщину. Она подливала вино, меняла тарелки, убирала со стола и старалась развлечь незамысловатой беседой на отвлеченные темы.

В тот день, хмельной от вина, в душной и немного тесноватой гостиной с бледно-розовыми обоями и белой мебелью, я с жадностью впитывал эти знаки внимания, наслаждался ими, стараясь сохранить лицо и подобающую дистанцию. Но эти ножки! Эти округлые бедра околдовали меня, лишив рассудка, и вид ее смеющихся кофейных глаз стал преследовать по ночам, являясь и в мечтах, и в ночных видениях.

Помню, как впервые осознал, что попал в капкан, из которого не могу вырваться без ее помощи, как понял, что все это утопично и нереально и следует как можно быстрее выкинуть Али из головы… Так, бывая у них в доме, все чаще я старался не смотреть на нее. В сознании сложилась устойчивая закономерность, что я должен обуздать прежде всего собственные глаза, жадно ищущие ее образ, а остальное со временем пройдет. И надо сказать, у меня неплохо получалось. Высокий лоб под черной копной густых волос, доставшихся как наследие от испанских предков. Если теперь она заговаривала со мной, то с педантичностью косметолога я смотрел на него. Только не в глаза, только не видеть ее юное лицо, наполненное красками и свежестью.

Я смотрел на ее ключицу, правую или левую, когда приходилось что-то спросить и никого не было рядом, чтобы я мог обратиться к другому. За весь следующий год, что мы жили по соседству, отмечая совместно американские праздники и дни рождения, с того самого дня, когда впервые осознал, что окончательно готов потерять голову, я видел ее лицо всего несколько раз и помню каждый из них. После ее отъезда мир остановился, застыл, словно фиксируя те изменения, что случились в жизни Адама Ласки. Но со временем, пусть и не сразу, жизнь все же вернулась к своей американской упорядоченности.

3
{"b":"659734","o":1}