Возводили её приблизительно года два, и частично на моих глазах. На специальном информационном щите значилось имя заказчика: «Sosnov Maxim Igorevich», но мне оно ничего не говорило.

Прежде на том месте, где выросла вилла «Мария», под сенью старых косматых пальм дремал рыбацкий сарай, в «понте» болтались две-три обшарпанные лодки, и с моей террасы между домами соседей был виден треугольник морской воды.

Гордо устроившись на безымянном мысу, здание словно парило над водой. Оно ласкало взгляд строгими пропорциями. С какой стороны ни глянь, строение это оказалось очень уместно, вот только слово «жилище» приложить к нему никак не удавалось. Несколько лет оно так и стояло пустым, в ожидании хозяев, отгородившись от залива своими надменно закрытыми окнами.

Но как-то раз в них мелькнул свет. Дело было в марте, было довольно тепло, но ясные дни чередовались с пасмурными, и дождь лениво кропил в ожидании норд-оста.

В тот год страшное бедствие постигло всю Далмацию. На пальмы напал вредитель под названием красный долгоносик, или, как его величали на местном языке, «неприятель» пальм. За какие-то несколько месяцев «неприятель» оккупировал огромное количество пальм, и пятидесятилетние деревья, отрада и украшение берега, погибали сотнями под слёзы стариков, исчезая с лица земли в равнодушном завывании бензиновых пил. Такое несчастье приписывали невиданно холодной зиме, в любом случае оно ею усугубилось, и даже знатоки затруднялись определить относительно той или иной пальмы, то ли она замёрзла, то ли стала добычей «неприятеля».

Жучок откладывал личинки глубоко в стволе, и они незаметно начинали свою разрушительную жизнедеятельность. В один прекрасный день крона обрушивалась, и сломанные ветки бессильно свисали вдоль ствола.

У меня во дворе росла пальма, и раза два, чтобы её подстричь, я нанимал старейшего пальмореза на нашем берегу. Его звали Зоран, был он сутул, горбонос, смуглолиц, чёрен и искусен. Присмотревшись к его работе, в дальнейшем я обходился своими силами – лестница у меня была, а высоты я не боялся.

Как раз в тот день, когда внезапно ожила вилла «Мария», я ковырялся с пальмой – делал ей «апотеку». Пристроив один конец пластмассовой водопроводной трубы на обрешётку для побегов богомилы, а другой под наклоном направив строго в центр кроны, я порционно замешивал средство, губительное для «неприятеля», и посредством лейки доставлял его к месту назначения. Раствор стекал по стволу, и кондовая шкура его темнела, распространяя отталкивающий запах.

За этим занятием меня и застал владелец виллы «Мария». Он поднимался по крутому проулку, вероятно, в расчёте встретить хоть какую-то живую душу.

Ещё Томас Манн приводил жалобы писателей на невозможность точно представить людскую внешность и присоединялся к ним в этой профессиональной скорби. Что же добавить мне?

Человек, которого я увидел, удивлённо глянул на московские номера автомобиля. Выражение его лица свидетельствовало за то, что он колеблется и пребывает в затруднении.

– Говорите свободно, – ободрил я его. – Прямо по-русски.

Конечно, я не отказался пойти взглянуть на его пальмы. Две из них были обречены, за третью стоило побороться. Крона её выглядела неповреждённой, на макушке крепко стоял густой пучок молодых здоровых веток, а другие, имевшие форму слоновьих бивней, гнулись под тяжестью созревших оранжевых орешков.

– Когда они доедят эти, – сказал я, указав на несомненные признаки безнадёжного упадка, – они переберутся сюда. Уберите их как можно скорее, если есть возможность.

На всякий случай я позвал Зорана, но даже его искусство и опыт пасовали перед этим бедствием. Поскольку Зоран принципиально работал только ручным инструментом самой незамысловатой конструкции, да и не под силу было ему, старику, справиться с этими великанами, пришлось обратиться к молодому садовнику из Будвы.

Одна за одной валились с высоты высохшие серые ветки. Надрывалась пила. Когда пошёл ствол, Савва то и дело прекращал работу, чтобы подточить полотно. Круглые срезы ствола спускали вниз аккуратно, потому что, брошенные с высоты, они вполне могли расколоть даже бетон, а здесь двор был устлан дорогой плиткой.

Я тем временем разглядывал пространство, со стороны дороги заключённое в неприступную ограду. По периметру густо росли розы, перемежаясь кустами гортензий.

В двух десятках метров напротив дома на воде стоял дорогой катер, – я обратил внимание, что он тоже называется «Мария», – но рядом имелась и простая лодка.

Когда моё присутствие сделалось бессмысленным, я попрощался и вернулся к себе. Уже в темноте поднялся ветер, и там, где раньше был синий треугольник морской воды, теперь по жёлтому мрамору бахромой метались тени пальмовых веток.

Появление нового соседа, что означало увеличение, усложнение и обогащение жизни, в принципе, должно было вызывать во мне самые положительные эмоции, но меня нежданно-негаданно охватила грусть, природу которой я никак не мог понять. Камелия моя отцветала, и я ощупывал её ревнивым взглядом. К фонарю подлетали угловатые летучие мыши, похожие на ласточек, и тут же прядали прочь. Я рано отправился спать. Утром следующего дня Максим снова поднялся ко мне и предложил вечером пойти на кальмаров.

Существует устойчивое убеждение, что лучше всего кальмар ловится в дни полнолуния, однако практика доказала, что это предрассудок. Главным условием удачной ловли скорее является отсутствие ветра и спокойствие воды.

Мы отчалили на закате. Солнце сошло за горы, и над Соколиной грядой на жёлтом небе догорала пурпуром прядь всклокоченных облаков. Вода стелилась как натянутое полотно, испещрённая размытыми фигурами отражений. От неё веяло прохладной свежестью, и, пожалуй, не подобрать слов для передачи её запаха, а он, несомненно, был. Даже волна не плескала о борт лодки. Словом, минута текла волшебная. Мы оказались словно в самом центре мироздания, способные охватить сразу всё одним-единственным взглядом и совершенно неспособные сказать, чего здесь не хватает. В такие мгновенья проникаешься убеждением, что жизнь не имеет конца…

Многие жители этих мест при ловле кальмаров используют нависающие над носом лодки старые газовые светильники. Наша система был проще и современней: подключённый к аккумулятору фонарь мы погрузили в воду, и он ушёл на дно, мутным светом пробивая себе дорогу в глубину.

В темноте черты виллы «Мария» вступили в ещё большую гармонию с окружающими сущностями, нависая над водой грациозным силуэтом.

– Честное слово, дом у вас хорош! Где вы нашли такого чуткого архитектора? – не удержался я, но Максим только потянул носом.

Владельцев подобных особняков не принято донимать вопросами об их происхождении, хотя догадки строить не возбраняется, тем более что все они на один манер. Оба мы были примерно одного возраста, приблизительно одного круга, и оба понимали, что к чему. Я не заметил в нём склонности к панибратству, он уверенно держал свои границы, и на «ты» мы так и не перешли.

– Архитектор – моя жена. Она его спланировала, – ответил наконец он на мою реплику и повёл рукой в сторону берега. – Это всё для моей жены. В её честь.

Мне уже приходила мысль, что название виллы и катера навеяно именем жены или возлюбленной, но, конечно же, последнее уточнение стало неожиданностью.

– Только вот незадача, – усмехнулся он и уставился на меня так, как будто я был причастен к тому, о чём он собрался сообщить. – Её нет.

Признаться, я был обескуражен, ведь слово «нет» способно поведать совсем о разных вещах. Здесь леса моя натянулась, но я даже не сделал попытки начать её вытягивать.

– Она ушла, – добавил он, но и это по указанным причинам не внесло ясности. – Развелась, – как-то просто сообщил он, так что я, перебрав в уме возможные варианты, включая наихудшие, перевёл дух.

Я достал кальмара, снял его с крюка и плюхнул к другим в небольшое ведёрко от фасадной краски. Максим наблюдал за моими движениями с таким выражением, словно ими я продолжаю наш разговор.