Как ныне уже известно, по тогдашним условиям этого не могло случиться, что и подтверждают слова императора Александра, который писал своему министру: «Так как обстоятельства не позволяют ещё заняться устроением этого края, то я по предмету сему заготовил ответное от себя письмо к черногорскому митрополиту», очевидно, отвергавшее обширные проекты владыки.

В стихах «Освобождение Европы» Карамзин пишет, что у царя должно быть войско и оружие для того, чтобы защищать от внутренних и внешних врагов то, что Бог ему доверил. Но царь не смеет никогда желать чужих земель, чужих областей, ибо царь живёт не для войны, а он защитник мира. И не знаменательно ли, что сей незабвенный Государь в 1816 году высказался за всеобщее разоружение?»

Вторично черногорцы и бокезцы обратились с подобной просьбой в 1814 году по низвержении Наполеона. Но и на этот раз император Александр отклонил их желание. Сложно сказать, из каких именно соображений. Странный был человек: к его услугам имелась «блистательная Таврида», а он довольствовался Таганрогом.

Однажды около полудня над бухтой низко пролетели два военных вертолёта. Я в это время возвращался из магазинчика «Дадо» и заболтался с Юрой, который стоял на балконе своего дома.

– Раньше были просто черногорские, – с печалью в голосе сказал он, – а теперь натовские.

Юра был патриот, хотя и проводил жизнь вдали от родины. Образование у него было высшее техническое, однако довольно широкий кругозор вполне позволял ему уяснить суть событий, которым была посвящена неизвестная книга, подаренная мне Меле.

Прочитанное и поведанное мною произвело на него сильное впечатление.

– Значит, – не уставал переспрашивать он, – всё это было нашим? – Ну, какое-то время – да, – отвечал я, верный исторической правде. Те полтора года вошли в местную историю под названием «русска управа», и только победы Наполеона в Восточной Пруссии положили ей конец.

Кстати, стало понятно, почему консульство просуществовало только до 1806 года. В самом деле, зачем консульство в собственной провинции?

«Русска управа» – Юре это ложилось на душу. Теперь он поглядывал на соседей как на каких-то оккупантов или уже прямо как на подданных, – и то и другое было верно. Но неверно читали эти взгляды они. Ненад сказал мне, что, по всеобщему мнению, Юра сильно взволнован недавним дерзким убийством вратаря местного футбольного клуба «Бокель». Но ведь вратарь, добавил Ненад, пал жертвой войны мафиозных кланов, связанных с балканским наркотрафиком, чего нам, людям, к этому непричастным, бояться абсолютно нечего.

Антоне тоже был не в восторге от вступления в НАТО. Черногорский телевизор говорил, что телевизор российский представляет Черногорию как самое опасное место на земле, и Антоне пребывал в невесёлых раздумьях, будут ли и англичане и всякие другие пить козье молоко и брать напрокат его потрёпанную лодку, если русские подарят свою неприхотливость каким-то другим краям? И это, действительно, был тот ещё вопрос.

Отныне наш замысел взобраться на крепость, сорванный вещим упрямством Якоба, в глазах Юры приобретал истинный, возвышенный смысл. Идея вновь осенить бухту Андреевским флагом настолько им овладела, что он попросил московских друзей заказать на измайловской барахолке Андреевский флаг размером три на четыре метра. «Мы им напомним!» – бормотал он в предвкушении своего торжества.

– Да ты спятил? – узнав об этом, возмутилась его жена. – За такую шутку нас отсюда выдворят! И куда мы денемся?

– Вернёмся домой, – в запальчивости ответил Юра.

– Можно в Крым, – заметил я невозмутимо. – Климат похожий. Гор полно. А на них – генуэзские крепости. Вот где флаги вешать. Кстати, Степан Андреевич Санковский, офис которого – назовём это так – располагался в палате Ломбарди, два года перед смертью был градоначальником Феодосии.

Юра сник. Судя по его кислой мине, ни становиться крымским колонистом, ни осваивать дальневосточный гектар охоты у него не было.

– Нет, подумать только, такая была любовь, и на тебе – НАТО.

– Сколько домов во Врдоле? – спросил я.

– Двести-то будет, – отозвался несколько сбитый с толку Юра, обратив к жене вопросительный взгляд.

– А сколько из них принадлежит русским?

– Вроде, сорок.

– А сколько в заливе таких Врдол? Ну, вот мы их и завоевали, – подмигнул я хозяйке. – А будет ещё больше… Впрочем, – поправил я сам себя, – «завоевали» – слово неуместное. Лучше скажем так: просто мы опять вместе. Нас тоже в очередной раз завоевали, так что уж притулимся где-нибудь здесь… Как-никак братья-славяне… Друзья! – торжественно возгласил я. – Народы опять пришли в движение, и великое переселение началось вновь, и если некогда российские орлы и впрямь облетели орлов римских, то в данном случае участь означенных орлов будет одинаково незавидна.

Но Юра не внял моему дурачеству и причитания о поруганной любви продолжились.

– Да любовь никуда не делась, – сказал я. – Но даже и в любви каждый хочет оставаться самим собой.

Тогда как моя речь отдавала делано весёлым шутовством, Юра воспарил.

– В любви надо сливаться, – поэтично произнёс он.

– Дождёшься от тебя этого слияния, – не смущаясь моим присутствием, ляпнула его жена.

Прозвучали и некоторые другие слова, ясно показавшие, что назревает семейная сцена. К счастью, дети были ещё в школе, и я подумал, что только андрогинность, только она, в том числе и политическая, чаемая Алексеем Артамоновичем, спасёт нас от всего этого. Но вот какие вызовы она предложит взамен – даже думать об этом было страшно.

Тут я очень кстати поперхнулся сушёным инжиром, которым меня угощали, и откашливался долго и мучительно, так что обеспокоенные супруги стучали меня по спине, пытались влить в меня воду, и когда приступ утих, на радостях решили не ссориться. По крайней мере не сейчас.

– Что ни говори, – сказал Юра, – а забраться туда надо.

– Только без флага, – поставил я условие.

– Да уж, – сдался он и добавил через пару секунд раздумий, скорее всего, посвящённых трём Якобам. – Если опять, конечно, чего-нибудь не произойдёт.

Но, как известно, что-то неизменно происходит, и последовательность событий определяет… Тут мысль моя запнулась и я уже не в первый раз изловил себя на том, что не уверен, как утвердить её понадёжней.

А Алексей Артамонович, как назло, был в эти дни в Кракове, на конференции, которую проводил Ягеллонский университет.

Было дело, я обещал посвятить несколько страниц Иванке – владелице кафе «Среча» во Врдоле. Такова моя натура, что обещания свои я стараюсь выполнять или хотя бы прилагаю к этому усилия. Говорю я об этом отнюдь не в похвалу себе, потому что твёрдо уверен в генетическом происхождении как человеческих достоинств, так и их недостатков.

В Москве бывает сложно сосредоточиться. В тот год меня пригласили стать членом жюри одного фестиваля документальных фильмов. Пришлось пересмотреть несколько десятков картин: тут были истории про таёжных охотников, про сельскую школу, где учится всего один ученик, про кукушку, про заброшенный поморский маяк, – всего не упомянешь. И с печалью я осознал, что мы совсем не знаем своей страны, не знаем себя, а то, что удаётся узнать, тут же разветвляется всё новыми загадками, и конца этому не видно.

В конкурсе, к моему удовольствию, участвовала и лента о летнем отдыхе в Будве, давно уже превратившейся в какой-то клон Анапы. Операторская работа была выше всяких похвал, и я любовался знакомыми местами, поражаясь, как по-разному видят люди, казалось бы, одно и то же, а вот фильм в целом вызвал во мне неприятные чувства. Его герои-старшеклассники излишне выпячивали своё благополучие как бы в ущерб миллионам российских детей, никогда не видевших моря. Такое ли уж это страшное упущение, решить не берусь. Наверное, всё-таки да.

Кроме того, Врдола до такой степени втянула меня в садоводство, что я напрочь забыл о человеческой душе. Так что я вынужден извиниться за эту задержку перед теми читателями, которые следят за моими записками.