К моему удивлению, как-то раз во время нашей работы он окольным путём вернулся к тому прерванному разговору в «Срече».

– Надо только уметь ждать, – сказал вдруг он, подавая мне снизу лейку с раствором. – Да куда уж ждать? – Я понял его с полуслова.

– Не скажите. Кто умеет ждать, того судьба одаривает поистине сказочными благодеяниями. А пророческое слово вызывает событие к осуществлению. По чрезвычайно метким словам одного исследователя, глубоко проникшего в этот психологический механизм, «предсказание служит приговором, который приводит в исполнение вера».

– Мне не приходилось выслушивать пророческих слов, – засмеялся я. – Предрекли мне недавно только одно: а именно, что красный долгоносик всё же доконает мою пальму.

Поморщившись, Алексей Артамонович с не свойственным ему равнодушием бросил взгляд на пальму, и, отвернувшись и опершись локтями о перила террасы, некоторое время следил за учебным парусником «Jадран», шедшим мимо нас с поставленными стакселями во всём блеске старомодной красы. – Но это не значит, что они не звучали, – загадочно возразил Алексей Артамонович, дождавшись, когда лейка опустеет.

Он прекрасно владел сербохорватским языком, и вот как-то до него дошли слухи, что в Цетинье ещё жив известный народный сказитель. Тут уже пришла моя очередь оказать ему любезность. К сказочнику мы отправились на моей машине.

У Шкаляри устроен довольно хитроумный разъезд, и если пропустить нужный поворот, то угодишь на кладбище, чьи затейливые склепы обязательно напомнят о бренности нашей жизни.

Горная дорога закручивается головокружительной спиралью, а не доезжая Негушей с небольшого ровного клочка земли открывается такой потрясающий вид на дольнее устройство, что тебя охватывает гордость небожителя. Справа подпирает небо покрытая снегом вершина Ловчена, и с набором высоты восторг путешественника только возрастает.

К нашему разочарованию, сказки, которыми потчевал нас Радовой вперемежку со сливовицей, все до одной Алексею Артамоновичу были известны, а с иными так и вообще был знаком ещё Потебня. Мало того, Алексей Артамонович и сам рассказал Радовою сербскую сказку, о которой тот не слыхивал, чем вызвал его неподдельное почтение. Однако красоты дороги и атмосфера древней столицы скрасили наше фиаско. Цетинье – город лип, и они воистину прекрасны там в любую свою пору.

Впрочем, из своего вояжа мы вынесли и кое-что полезное: Радовой описал нам тот образ «Сречи», какой это хтоническое существо, видоизменяясь в столетиях, приняло в этих краях.

Местные жители говорят, что если встать осенью рано утром, до восхода солнца, – особенно хорошо, когда на земле изморозь, – то можно услышать, как Среча шепчет на ухо, что именно надо сеять в этот год, что лучше всего уродится. Некоторые люди действительно ложатся на землю и слушают, что советует земля. Если не совершить какой-нибудь непристойности, например, плюнуть на землю или выругаться, то Среча останется с тобой и будет руководить всеми полевыми работами к вящему успеху. Если же провиниться указанным образом, Среча исчезнет так же внезапно, как и появилась.

«Среча» значит «удача», и зовут её ещё Белой Вилой. Ночью она купается в озере обнажённая. Она самая старшая из вил. Если украсть её одежду, то можно овладеть ею. Эта Бела Вила приходит к роженицам нарекать им судьбу, причём судьбу хорошую: «добру судбу, удачу». Чтобы Бела Вила нарекла добрую судьбу, ей надо поставить пшеничной кутьи и запалить свечу.

Жёны часто «любоморны и завидны на Сречу», ибо она красивее всех женщин, и многие мужчины теряют от неё голову. Женская зависть гонит Сречу от жилья…

Отпуск Алексея Артамоновича подходил к концу, пора было и мне возвращаться к родным пенатам. После поездки в Цетинье мы улетели домой с разницей в несколько дней.

К слову сказать, пальму свою я не уберёг. В очередной приезд, к своему ужасу, я увидел абсолютно высохшую крону, уныло висевшую вокруг ствола. От макушки не осталось и следа, и она напоминала тонзуру. «Апотека» оказалась паллиативом, ибо «неприятель» имеет свойство пробираться слишком глубоко в ствол несчастного дерева. И, хотя и удаётся выкурить некоторую часть паразитов, колония их слишком велика.

Я собрал нападавшие ветки, похожие на перья гигантского папоротника, и кучей сложил их на газоне.

Не заставил себя ждать и Алексей Артамонович, полный идей и новых планов.

Вот уже два месяца он трудился над статьёй, целью которой на этот раз было примирить данные лингвистики и этнографии. Как исследователю фольклора, до этнографии ему оставался ровно один шаг, да и того делать не было нужды, потому что фольклор – это и есть этнография. С другой стороны, при исследовании зарождения понятий и изменений их во времени, историческая антропология вынуждена прибегать к помощи фольклора, так что и в этом случае Алексею Артамоновичу требовалось лишь занести ногу, что он и сделал.

– Проблема тут вот в чём, – как всегда охотно пояснил он. – Фактическое пренебрежение исторической стороной вопроса, однобоко филологический характер исследований не прошли даром для индоевропейского языкознания, существенно обесценили его усилия и снизили значение его свидетельств для исторических наук. Это тем более важно, что в использовании данных мифологии и фольклора лингвистами очевидны факты анахронизма. Так что «филологическая» концепция и по сей день производит впечатление довольно безотрадного повторения непроверенных утверждений зачинателей сравнительного языкознания… Одно из двух: либо не всегда верны законы лингвистики, либо не вполне точны наши познания институтов древнего общества. Истина ускользает! Но мы, несмотря на все препоны, обязаны её найти! – Эти слова могли показаться чересчур патетическими и даже несколько комичными, если б не тот спокойный тон беспрекословного повиновения долгу, которым они были произнесены.

Я, со своей стороны, заверил Алексея Артамоновича, что всецело сочувствую его стремлениям и тоже готов искать истину, где бы она ни оказалась.

На этом мы простились и отправились выполнять данные обеты каждый к своему письменному столу.

Он ложился поздно, а вот писать мог исключительно по утрам. Что до меня, то ночь я считаю самым подходящим временем для работы.

Та ночь, которая навсегда осталась в моей памяти неразгаданной загадкой, выдалась необычайно спокойной. Занимаясь своими штудиями, я обратил внимание, что за несколько часов, проведённых мной за столом, внизу не проехало ни одной машины. Единственное, что нарушало моё блаженство, были мысли о пальмовых ветках, кучей сваленных во дворе. Думаю, что причины, по которым в один день от людей бывает не протолкнуться, а иной пуст и спокоен, так и останутся непознанными даже в эпоху андрогинности.

В конце концов навязчивые мысли о ветках побудили меня прогуляться. Стрелки часов подходили к трём…

Я сгрёб ветки в охапку и побрёл к мусорным контейнерам, находившимся в сотне метров от моего пристанища. Наблюдения относительно ночи полностью подтвердились. Стояла мёртвая тишина, вода в заливе дремала, и с противоположного берега не доносился обычный собачий брёх. Фонарь, торчавший ближе к контейнерам, не горел; впрочем, его отчасти заменяла какая-то звезда, отличавшаяся от своих серебристых товарок густым и тёплым золотистым оттенком.

Тут что-то белое мелькнуло впереди, и стало ясно, что на пути у меня человеческая фигура. Сделав ещё несколько шагов, я опознал в ней женщину.

Даже впотьмах обращал на себя внимание её необычный вид. Я пристально вглядывался в её облик, стараясь заглянуть ей в лицо, но она двигалась мне навстречу чрезвычайно ровной поступью и, казалось, вовсе меня не замечала. Когда мы сблизились на такое расстояние, которое уже позволяло что-то заключить, на первый взгляд её можно было принять за сумасшедшую: длинные распущенные волосы, длинное белое одеяние настолько необычного покроя, не скрывавшее, впрочем, босых ног, что я могу лишь приблизительно назвать его ночной рубашкой…