Выбрав местечко по душе, Алексей Артамонович устраивался поудобней и начинал свои лекции, чрезвычайно познавательные.

– Для истории возникновения и развития понятий нужно иметь в виду, что из мира ничто никуда не исчезает, ибо во всём существующем есть нечто, что необходимо сохранить и развивать. Однако один общественный институт заменяет другой, но даже в том случае, когда первый, казалось бы, повсеместно торжествует, второй не прекращает своего существования полностью, а пребывает как бы в скрытом виде. И дело здесь в том, что факты, относящиеся к внутреннему миру человека, несравненно более сложны и запутанны, нежели факты или явления физического мира. История, как великолепно говорил об этом Фюстель де Куланж, изучает не одни только внешние явления. Настоящим предметом её изучения является человеческая душа…

«Среча», которую я назвал милой, по правде говоря, мало чем отличается от прочих заведений побережья, но Алексея Артамоновича тут прельщало название. Дело в том, что «среча» значит одновременно и счастье, и долю, жизненный жребий, судьбу. Разногласия учёных мужей заключались в том, каково происхождение этого понятия. А выяснению этого отнюдь не простого вопроса Алексей Артамонович посвятил большую часть своей научной жизни. Согласно его объяснениям, одни со времён академика Веселовского держались того мнения, что среча – это собственно встреча, то, что набежало со стороны, как выразился академик, и имеет самое непосредственное отношение к сретению, – другие, к которым принадлежал мой визави, отдавали первенство слову. Так он и заявлял: «Я ратую за слово».

– «Срекать», то есть словом изменить судьбу, – пояснял он.

Срекать – своими словами навлекать беду, несчастье на кого-либо, а так называемую Сречу, которая встречается на людских путях, одаряя их удачей или, напротив, горестями и бедами, он считал поздней религиозной трансформацией матерей неолита, которые посредством наречения имени определяли судьбу младенца и ткали ему первую одежду: такие доводы приводил он в защиту своего мнения, и его взгляды были родственны воззрениям нашего знатока вопроса Алексея Ветухова и знаменитых поляков Крушевского и Бронислава Малиновского.

– Не поверите, но, будучи студентом, в Рязанской губернии на практике я самолично стал свидетелем такого происшествия. Как-то раз из соседского двора донеслась до нас какая-то ругань. Хозяйка наша вышла, послушала и говорит нам: «В саду мать дочиру сракаит, а матиру так-то не срикош». Через полчаса мы узнали, что в этот момент дочь убило молнией…

Я глянул на него озадаченно, потому что и в самом деле ему не поверил, между тем он продолжал:

– Или разберём слово «нарочно». Я уже упоминал, что часть и жребий выступают синонимами. Иными словами, жребий – это наречённое. От «наречь» образовано «нарочно» – указание на нарочитое, умышленное действие. Видимо, считалось, что умысел сам по себе не ведёт к результату, если он не подкреплён известным обрядовым, магическим действием, которое, как ясно на то указывает само слово, прежде всего должно было выразиться в произнесенном слове. «Да любили её не нароком, по правде», поётся в одной из белорусских песен…

Одним чудесным вечером мы позволили себе лишнего. Тут уж речь зашла о таких предметах, что мысль трепещущим ангелом воспаряла над столом с бутылками. В несезон «Среча» закрывалась в одиннадцать, и, кроме нас и Иванки, никого уже не осталось, и она, заворожённая монологом Алексея Артамоновича, терпеливо ожидала этого часа.

Алексей Артамонович говорил, что андрогинность – это исходная точка движения цивилизации и все мы вышли из единого естества и что когда-нибудь в непостижимо далёком будущем мы непременно к нему вернёмся. В этом он усматривал замысел Творца, который человеку ещё только предстоит разгадать…

Из «Сречи» мы отправились обходным путём: по набережной мимо чёрно-белого невысокого маяка, в определённые промежутки времени выбрасывавшего во тьму зелёный сигнал. Алексей Артамонович мурлыкал популярную песенку нашей молодости:

Наконец мы дошли до той излучины, откуда открывался особенно впечатляющий вид: горные отроги, различимые своими оттенками даже в темноте, рисовали в небе причудливую линию, и та часть заливчика, которая лежала перед ними, замыкалась виллой «Мария», выступающей над водой, словно нос корабля, который вот-вот устремится к далёким горизонтам. Здесь мы сделали небольшую остановку.

– Чудо! – воскликнул Алексей Артамонович и застыл на месте, будто только сейчас её увидел. – Кому принадлежит? Силовику из Омска? Сербскому министру? Депутату Европарламента?

– Наш русачок, – ответил я с усмешкой.

– Наши русачки, – сказал Алексей Артамонович, – впали в первобытное мышление. Ведь как рассуждали тогда – если мне удача, значит, меня любит Бог. А если удачи нет, то нет и Бога… Довольно остроумное доказательство бытия Божия, ничем не уступает прочим теодицеям, – добавил Алексей Артамонович.

Я, насколько позволяла чужая тайна, уверил Алексея Артамоновича, что здесь мы имеем дело с противоположным случаем и что владелец виллы «Мария», – так и подмывало назвать его злополучным, – вовсе не причисляет себя к любимым чадам Господа, скорее наоборот.

– Вот и выходит, что необходима личность, которая была бы обязана, – он подчеркнул это слово, – исправлять эти заблуждения.

Потягивало водорослями. Зелёный свет маяка неутомимо освещал чешую воды. Мне уже закрадывались догадки, что Алексей Артамонович исповедует монархизм, но, конечно, куда более высокого полёта, чем пресловутая крымская прокурорша.

– Кстати, пришла мне на память одна история. Лет десять назад ездил я в Болхов – это городок в Орловской области – к одной древней старушке-сказительнице. Железной дороги там нет, и мне пришлось взять машину до Мценска. Зимой было дело… Гляжу – стоит на обочине монах. Откуда он взялся – ума не приложу! Как из-под земли вырос. От обочины до леса – целина, расстояние порядочное, следов не видать, да и не видел я, чтобы он шёл с той стороны… Среча! – с восхищённым смирением изрёк он своё любимое слово, хотя и не в том значении, которое отстаивал в своих трудах. – Водитель предложил подбросить его, я, конечно, не возражал, – оказалось, он ехал в Мценск в аптеку. Дорогой мы разговорились и, оказалось, кое в чём сошлись. «Батюшка, – сказал я, – вот бы нам царя хорошего». И знаете, что молвил мне сей загадочный муж? «А достойны мы хорошего царя?»

Вопрос и вправду заслуживал отнюдь не праздного размышления. Мы уставились друг на друга, мучительно решая эту задачу. Вода лениво плескалась у наших ног, и камни, выступающие из неё беспорядочными грудами, глянцево блестели.

– Может, хватит уже и Бога, – нерешительно возразил я.

– В России нельзя без посредника, – без обиняков заявил Алексей Артамонович. – По-другому у нас ничего не получается. Скверно другое. Те, кто в наши дни претендует на это место, увы, одержимы такими низкими стремлениями, которые тянут нас назад.

– Пётр тоже был посредником? – усомнился я.

– Отчасти, – сказал Алексей Артамновович, – поскольку он побуждал людей идти вперёд, хотя средствами и сомнительными, с точки зрения современной морали… – и только тут мы заметили девушку, сидевшую на каменной скамье и смотревшую туда, куда и мы смотрели некоторое время назад.

– Среча, – подмигнул мне подгулявший Алексей Артамонович и без стеснения обратился к девушке.

– Милая барышня, вас тоже пленил этот вид?

– Уф, – с каким-то облегчением подала голос девушка. – А я уж думала, опять эти местные донжуаны.

– Неужто не дают проходу? – спросил Алексей Артамонович с едва слышной иронией.