Сейчас у меня есть время, чтобы как следует отдохнуть и отойти от пережитого стресса. Сколько опасностей осталось позади! Но мысль о том, какие огромные расстояния еще предстоит преодолеть, приводит меня в отчаяние. У меня нет сил идти дальше. Было бы здорово, если б я мог отправиться в путь, когда окончательно приду в себя. Но позволить этого себе не могу. Очень часто мне приходится проходить милю за милей через не могу. Как же надоело нести этот убийственно тяжелый рюкзак! Я смертельно устал тащить его на спине, но оставаться здесь не намерен. Если я задержусь в этих местах надолго, то еды мне точно не хватит — ближайший населенный пункт находится не менее чем в ста милях отсюда. Я должен сделать сложный выбор, который мучил кочевые народы севера с давних времен: идти дальше нет желания, но и оставаться на месте тоже не могу. В душе любого кочевника всегда боролись два противоположных начала — стремление остаться на обжитом месте и необходимость постоянно перемещаться в поисках пищи. От того, какое начало в тот или иной момент возьмет верх, зависела его жизнь, права на ошибку у него не было.
Куски льда, плывущие по реке Ноатак, были огромного размера и чем-то напоминали грузовые автомобили. Сталкиваясь друг с другом или раскалываясь на несколько частей, они издавали звук, напоминающий погрузку цемента. Этот звук заставляет меня подумать о людях, по которым я начинаю тосковать. Но поблизости нет ни одной живой души, и мне это прекрасно известно. Чтобы как-то забыться, начинаю разговаривать сам с собой.
— Это просто ломается лед, — успокаиваю я себя.
Внимательно смотрю на реку. Единственный голос, который могу здесь услышать, — мой собственный, а живое общение или хотя бы его подобие мне сейчас просто необходимы. Собаки, естественно, не понимают моих слов, поэтому я делаю вид, что на мои вопросы отвечает кто-то другой.
— Как же перейти через реку? — спрашиваю я себя и, немного подумав, отвечаю: — Пойду вверх по течению и найду подходящее место для переправы. Проблемы-то в общем нет. Если понадобится, обвяжу рюкзак веревкой и поплыву.
Как только я начал озвучивать свои мысли, желание поведать их кому-то еще только обострилось. Тогда я начинаю представлять, будто обсуждаю проблемы с каким-то вымышленным попутчиком.
Я никогда не придавал важности простой дружеской болтовне, но когда пытаешься выжить в одиночку, она пришлась бы весьма кстати. Американские индейцы меня поймут. Меня поняли бы и жители американского запада, и иши — последний индеец племени яхи в Калифорнии. Я сам с каждой секундой убеждаюсь в этом больше и больше. Товарищ может дать вам ценный совет, ответить на интересующие вас вопросы. Кроме того, звук чужого голоса дает надежду. Чужой голос подтвердит, что вы еще живы и что вовсе не собираетесь умирать, и вы непременно поверите ему. Когда вы совсем один, вы непременно начнете разговаривать сам с собой. Совершенно естественно, что человек, привыкший к обществу, старается таким способом хотя бы как-нибудь заполнить образовавшуюся пустоту. Вообще я не особенно шумный человек и не люблю бросать слова на ветер. Но здесь, посреди этой бескрайней пустыни, моя жизнь во многом зависит от того, сумею ли я убедить себя в собственной непобедимости, и разговор на повышенных тонах этому поспособствует. Я должен убедить себя, что эта земля — моя. Мой голос должен звучать подобно раскатам грома. Я должен стать великаном. Даже если вы всего лишь притворяетесь, вы очень скоро поверите, что вы такой на самом деле. И точно так же, если вы озвучите свое желание, весьма вероятно, что очень скоро оно сбудется. Если вы поверите в себя, это будет уже половина успеха.
Ширина речной долины реки — от пяти до десяти миль. Ее практически плоская поверхность покрыта сухой прошлогодней травой. Повсюду виднеются небольшие овраги. Их склоны довольно пологие и немного влажные, а камней практически нет. Это, пожалуй, самый ровный, открытый и оттого самый светлый участок на побережье Амблера. Он буквально купается в теплых лучах ласкового солнышка. Настроение у меня сразу улучшается. Земля уже совсем сухая практически везде. Если бы не было так холодно и вдали не виднелись покрытые снегом горные вершины, я бы подумал, что нахожусь где-нибудь в африканской саванне. Земля выглядит такой приветливой и теплой, что я просто не могу удержаться и ложусь на нее, свернувшись клубком. Джимми с Уиллом сразу прыгают на меня — просят, чтоб я поиграл с ними.
— Вы просто сумасшедшие, ребятки, — говорю я.
Жесточайшая борьба со снегом и льдом, продолжавшаяся не одну неделю, научила меня ценить сухую голую землю. Воздух по-прежнему очень холодный, но одно то, что я вижу почву, заставляет верить, что на самом деле на улице гораздо теплее. Снега практически не осталось, только лед все еще сковывает реку. Горы здесь очень мягкие и пологие. Можно пройти целую милю по прямой, прежде чем начинается небольшой подъем под углом в сорок пять градусов. Эта неожиданная «доброта» гор, к которой я отнюдь не привык, также несколько приуменьшает мое волнение. Земля уже не кажется такой грозной. Но если постепенно я выйду на большую высоту, то на моем пути вновь появятся горные вершины, покрытые снегом. За исключением долины реки Ноатак, преодолевать горные перевалы здесь в несколько сот раз тяжелее, чем где бы то ни было. Покорять практически отвесные скалы ой как непросто.
К вечеру мои ботинки промокли практически насквозь, как и три пары шерстяных носков, которые я надел сразу, как выбрался из реки. Когда я буду укладываться в свой спальный мешок, нужно будет надеть новую пару, а эти снять и хорошенько высушить. Расстегиваю рюкзак, чтобы внимательно изучить его содержимое и проверить, сколько еды у меня еще есть. Я очень надеюсь, что, может быть, ошибся и у меня остались какие-нибудь неучтенные запасы, но зря. Ничего лишнего не нахожу. Вещей у меня не очень много. Больше всего места занимает палатка весом в семь фунтов, но я намереваюсь вытащить ее и нести отдельно, как и ружье. (Будь я поумнее, взял бы с собой еще одну более легкую палатку, которая сейчас, когда стало теплее, была бы очень кстати.) Еще я несу специальную экипировку на случай дождя, перчатки, термобелье, головной убор с москитной сеткой, спасательный жилет, бейсболку, маленькую цифровую камеру, телефон, который весит около фунта, журнал и книжку в мягкой обложке с вырванными страницами, которые я использовал в качестве туалетной бумаги и затем сжег. Еще у меня есть зубная щетка (правда, зубная паста закончилась, но это не беда), маленькая расческа длиной всего в два дюйма, перочинный ножик, рыболовная сеть, четыре или пять крючков (но без удочки), несколько зажигалок, непромокаемые спички, подушка длиной в три фута, облегченный спальный мешок, запасные очки, солнечные очки, карты, GPS-устройство, бальзам для губ, пули, пластмассовая ложка со сломанной ручкой, маленькая походная кастрюлька, кофе, чечевица и готовая смесь для печений. Чего мне не хватает — это фляжки с водой. Я ее где-то потерял. В принципе, это все.
Целый день дует такой пронизывающий ветер, что все речки и озера, которые растаяли на прошлой неделе, вновь покрываются корочкой льда. Я готовлю печенье и греюсь у костра. Иногда позволяю себе прилечь, и ветер обдувает меня с головы до ног. В эти два дня, пока стоит холодная погода, занимаюсь тем, что собираю сухую траву и набиваю ей специальные мешочки из ткани. Позже я кладу их в спальный мешок, чтобы немного его утеплить. Если вы помните, у меня был еще один мешок, но я оставил его в Амблере, а теплую одежду выбросил на той стороне Накмактуак-Пасс. Просто я не предполагал, что здесь будет так холодно.
На следующий день около полудня я решаю немного пройтись, чтобы слегка размять мышцы. И тут случается то, чего я ждал с таким нетерпением, — прибывает долгожданный самолет. Он застиг меня врасплох: самолет уже совсем близко, а я даже не догадывался о его приближении, потому что сильный ветер заглушал все остальные звуки. Чтобы пилот заметил меня, я бросаюсь к своей ярко-оранжевой палатке что есть мочи, но мои ноги не слушаются меня. Самолет уже один раз кружил над палаткой, и как раз, когда я наконец добрался до нее, он пролетает там второй раз. Тяжело дыша, я машу ему рукой. Самолет находится на высоте не более пятидесяти футов. Наверное, пилоту было бы интересно узнать, что я тут делаю в полном одиночестве и как меня вообще занесло в этот бесконечно холодный край. Он поворачивает и летит по направлению ветра. Это даст ему время, чтобы решить, куда лучше сбросить посылки с едой. Он удаляется на такое большое расстояние, что я даже перестаю слышать шум мотора, однако его очертания, благодаря ясному северному небу, все равно прекрасно различимы. Самолет находится дальше, чем я думаю. В какой-то момент он полностью сливается с ландшафтом, но, несмотря на это, я-таки вижу его. Он напоминает огромную крылатую точку, которая кружит над устремившимися ввысь горными вершинами. Такое впечатление, что они находятся примерно в десяти милях отсюда. Однако оно обманчиво — самолет не мог улететь более чем на милю. Пилот разворачивает машину, и после перерыва, который длился не более двух секунд, я вновь отчетливо слышу шум двигателя. Сначала летчик направляет самолет по дуге, а затем летит прямо, снижая скорость, и медленно приближается к палатке, в то время как я, стоя внизу, внимательно наблюдаю за ним. Теперь самолет издает звук, чем-то напоминающий мурлыкание. Встречный ветер не позволяет ему снижаться слишком резко.
