Вдруг Порохов почувствовал, что воздуха стало не хватать, а пустота, выедающая последние остатки кислорода в его ссыхающихся лёгких, начала сдавливать его грудь и горло. Он потерял контроль над своим телом, начав дёргаться и ударяться о неприступные стенки своего заточения, затем резко воспрял, прижавшись лицом к отверстию в крышке, через которую, преодолев длинную трубу, в гробницу поступал свежий воздух. Вдох! Выдох! Виктор пытался успокоиться и осознать ту ситуацию, в которой оказался. Вдох! Выдох! Он медленно ощупывал кончиками пальцев внутреннюю поверхность гроба, надеясь обнаружить его нереальность, но всё было тщетно. Нервный вдох! Стенки могилы стали сужаться. Они давили на него! Его тело трещало по швам! Вдох! Вдох! Вдох! Пора было сделать выдох, выпустив переполнивший его внутренности воздух, но дыхание сводило! Вдох! Вдох! Задержать дыхание. Нужно продержаться! Выдох! Долгий. Сладкий. Расслабляющий выдох. Он медленно выпустил напряжение из его разума, но тут же раздался предательский вздох. Затем ещё! И ещё! Лёгкие хватали жадно кислород, не понимая, что нужно успокоиться.
Прошло немало времени, прежде чем покойник смог прийти в себя, но стоило его телу освободиться от вселившегося в него беса, как в голове застыл тревожный вопрос: «Сколько мне здесь ещё предстоит находиться?» – вопрос, не покинувший его до сих пор. Он не знал, сколько пробыл в той могиле. Может, день, может, три дня, а может, и ещё дольше. Он пытался определить время суток по едва заметному свету, льющемуся через длинную вентиляцию, но который мог принадлежать не солнцу, а факелам, ведь орден приложил все усилия, чтобы лишить захороненных заживо хоть какого-то ощущения своего присутствия в этом мире. Они находились вне его досягаемости, а он маячил лишь пустым и далёким пучком света перед ними.
Спустя пару часов после начала заточения голод стал навязываться сознанию Виктора, кости заболели от неподвижности, а мозг пытался найти выход оттуда, но вскоре этот поиск сменился новым приступом паники, и произошло это после того, как он задался вопросом: «Может, это был лишь такой хитрый способ, чтобы избавиться от тех кандидатов, которые не получили место в ордене? Ведь мы уже и так слишком много знаем про них!». Он хотел было начать кричать в воздуховодную трубу, но вдруг понял, что если это так, то его затея бессмысленна.
Эти приступы паники продолжались! И продолжались достаточно долго, чтобы лишить его рассудка, но ощущение бескрайнего отчаяния полностью избавило его беснующееся тело, удушаемое стенками надрывающегося от своего беззвучного, но кровожадного смеха гроба, от каких-либо эмоций, в которых он мог найти своё спасение, поддавшись первобытным инстинктам. Постепенно это захоронённое вместе с ним безумие оказалось растворённым в неподвластном ему молчаливом смирении, что так легко позволяло перестать безнадёжно цепляться за жизнь и просто выпустить её из своего тела, разорвав хрупкие цепи надежды. Мёртвое тело Виктора Порохова лежало на дне зарытого глубоко под землю гроба, а его остекленелые глаза уже давно перестали неподвижно созерцать этот закрытый мир. Всё кончено! Недостаточное количество кислорода выело его лёгкие, отсутствие еды выжгло его желудок, отречение от всего лишило его ещё недавно боровшегося изо всех сил рассудка.
Когда спокойствие стало единственным доступным ему состоянием, это тело уже лишилось жизни, но обрело сводящую с ума чувствительность, вызванную нестерпимым желанием поменять своё положение в горизонтальном пространстве.
Вдруг он ощутил под собой спокойно дожидающуюся своего часа небольшую книгу, врученную ему в его последний день жизни, но никаких движений за этим не последовало. Однако давящая на уши тишина стала проникать в его мозг, порождая там душераздирающие звуки, которые начинали ему мерещиться с нарастающей силой, что вынудило его очнуться и выждать, пока его усопшая душа не примирится с мыслью о нарушенном покое. Взяв в руки эту книгу, он скрючился так, чтобы свет из трубы попадал на неё, и стал внимательно изучать, страница за страницей пропуская её сквозь сознание. Перечитывая строки по несколько раз, чтобы лучше запомнить, он раз за разом замечал необычайную продуманность каждой её мысли. Казалось, что в ней он может найти ответ на любой вопрос.
Постепенно полностью приняв свою судьбу, он решил всё оставшееся до того момента, когда его душа покинет это отвердевшее тело гнить в гордом одиночестве, время провести, не выпуская Библию из рук.
Тьма и тишина уже перестали иметь для Порохова какое-либо значение, когда снаружи вдруг послышался странный шорох, который мертвец сначала принял за очередные галлюцинации, но затем раздался оглушающий удар тяжёлого металлического предмета по крышке гроба, который тут же заиграл нестерпимым грохотом барабана в ушах Порохова, и этот навсегда захоронённый ящик вновь взлетел над землёй, сотрясая остановившуюся в жилах кровь. Это заставило Виктора, внезапно осознавшего, что он прошёл последнее испытание, а не стал жертвой предательского обмана ордена, издать громкий радостный стон, оставшийся единственным доступным его окоченевшей глотке звуком.
Под гробом вновь напряглась твёрдая земля, и без предупреждения впустившая яркий свет ламп крышка отворилась, после чего над ним, лежащим в зловонной могиле, нависли двое людей в чёрных, а не белых масках, из-за которых, придя в себя и привыкнув к яркому дневному свету, Порохов вдруг осознал тревожную истину, что что-то пошло не так.
Виктора, который не мог ни сопротивляться, ни даже просто пошевелиться, осторожным и медленным движением достали из этого похоронного ящика и, усадив рядом на сырую траву, внимательно осмотрели, направив на него свои безликие головы.
– У него нет никаких символов принадлежности к ордену на теле, как и у остальных, – доложил один из этих людей другому, который, судя по всему, руководил ими.
– Должно быть, они хотели что-то получить от этих ребят и пытались сломить их этим варварским способом, – предположил в ответ тот.
Порохов смутно понимал их речь, ведь за время, проведённое в могиле, он разучился осознавать то, что творилось вокруг него, но, переборов своё бессилие, осмотрелся, чтобы понять, что происходит. Он обвёл ослепшим взглядом то место, где некогда стояла безликая толпа призраков, с неподдельным интересом наблюдавших за добровольными похоронами, и с ужасом увидел неповторимую картину, которая навсегда отпечаталась в его памяти: повсюду лежали окровавленные тела в разрубленных на части белых масках, окантованных красной травяной рамкой, а вокруг них бродили вооружённые призраки, выискивающие в этой разорванной на части толпе тех, кто ещё был способен подать признаки жизни, чтобы окончательно избавить израненные тела от них. Неподалёку от Виктора среди этого кровавого полотна сидели двое других кандидатов, измученный, изуродованный и омертвевший вид которых поверг его в шок, хоть он понимал, что и сам выглядит так же.
Столкнувшись лицом к лицу с закатом многовекового братства, эти трое полумёртвых ребят завершали своим видом залитую кровью их сородичей композицию. Пытаясь отличить сон от яви, они испуганными глазами осматривали бездвижные тела, боясь обнаружить среди них своих близких, но лишь находя то, что искали, вдруг понимали, что не способны выдержать результата своих поисков: отец Виктора, который, похоже, все это время провёл рядом с сыном, лежал неподалёку с разделившей его лицо надвое кровавой полосой.
Именно в тот момент Порохов окончательно потерял всё человеческое, что хранилось в нём.
Он попытался приподняться, чтобы подползти к отцу, но его обезжизненное тело не желало подчиняться своему хозяину, отчего он просто упал на землю, лишённый даже возможности плакать. Однако это ему было и не нужно, ведь из темноты, ограждающей это окровавленное пространство от внешнего мира, медленным, но тяжёлым шагом вышел человек в кроваво-чёрном плаще и белых перчатках, даже не морщась от созерцания происходящего здесь. Сначала он, самодовольно похаживая среди тел, молча наблюдал за этим зрелищем, а затем, остановившись напротив Виктора, спокойно и уверенно посмотрев на него, приказал своим людям найти тех, кому удалось вырваться из этого окружения, и расправиться с ними. Произнося свои громкие распоряжения, он даже не подозревал, что во взглядах этих «спасённых» мальчиков, смотревших на него, не было благодарности. В них затаилась лишь крайняя злоба.
