— Как же я рада, что все обошлось…

Еще никогда Леви не было так тяжело скрывать свои эмоции. Сначала Аккерман хотел открыть глаза, но позже подумал, что тем самым сломает девчонке сказку, что она старательно выстраивала все время его пребывания в госпитале.

Неужели снова эта забота о ком-то?

Удивляясь случившемуся, Леви почувствовал, как его руку отпустили, после чего кожа стала мгновенно замерзать, чувствуя потерю источника приятного тепла, а позже он остался один, и лишь тихие отдаляющиеся шаги дали понять, что можно закончить притворство.

После этой ночи Еванджелина ничего подобного себе не позволяла, от чего Аккерман подумал, что ошибся в своих выводах на ее счет. Несколько недель пролетели почти незаметно, только теперь для передвижений Леви приходилось использовать костыль, так как на восстановление подвижности сустава уйдет еще много времени.

Ближе к рождеству в Алжире начала распространяться инфекция, подкосившая многих больных, отчего было принято решение идущих на выздоровление солдат перевести в соседний госпиталь, а тех, кто уже не сможет продолжить сражение на поле боя, отправить домой — во Францию.

В один из дней к капитану Аккерману пришел врач, провел осмотр и констатировал удовлетворительное состояние здоровья. Он был немногим моложе местных полевых медицинских работников, но в его глазах все еще не затух энтузиазм. Несмотря на то, что нога постоянно ныла, и передвигаться, как прежде, он еще не мог, перед уходом врач озвучил вердикт:

— Завтра вы возвращаетесь домой, капитан Леви. Собирайте вещи, Франция ждет своих сыновей!

Адерли, находившаяся в зоне слышимости разговора, вмиг потеряла контроль над эмоциями и, прикрыв рот рукой, отвернулась, заплакав. Леви заметил ее резкие движения, перестав обращать внимание на что-то говорящего доктора. Ее хаотичное размазывание слез по юному личику отдавалось неприятным ощущением, приглушающим радость от новости о возвращении на родину.

Обернувшись, Сестра Милосердия испугалась того, что за ней наблюдала пара глаз цвета грозового неба, застав в столь дискредитирующей ситуации. Не выдержав, она покинула общий зал.

К удивлению Аккермана, девушка не попадалась ему на глаза вплоть до самого вечера. Лишь перед отбоем, набравшись смелости, она подошла к нему с привычным невозмутимым видом, желая последний раз поговорить перед расставанием, — уже завтра на рассвете Леви предстояло покинуть Алжир.

— Возвращаетесь домой? — сев на край кровати и стараясь как можно радостнее озвучить вопрос, Адерли хорошо справлялась с интонацией, легкой улыбкой, но никак не с подрагивающими пальцами, что сжимали плотную ткань юбки униформы.

— Да, но вы, кажется, этому не рады… — честно заметил Леви.

— Почему же?! — возмутилась девушка, не желая, чтобы ее так быстро раскрыли. — Наоборот, я очень рада за вас, теперь вы…

— Ева, прекратите! — перебил Леви. — Я все знаю.

Как испуганный зверь, девушка резко повернула голову, посмотрев на капитана. Ею овладела растерянность, которую она прогоняла на протяжении всего вечера, не желая принимать, насколько легко идет на поводу своих эмоций.

Свет в зале потух, означая отбой. Солдаты почти синхронно принялись укутываться в одеяла, а кому их не досталось — простынями, укладываясь на боковую.

Прямо как в тот вечер после его пробуждения: голоса стали стихать, зал освещали лишь две, догоревшие уже до середины, свечи, и рядом была Сестра Милосердия.

Она сидела, потупив голову, делая вид, что рассматривает в темноте деревянный пол.

Ее раздирали сомнения, Леви чувствовал это, будто сам испытывал эти ощущения. Аккерман смотрел в черную пустоту, растворившуюся по периметру зала.

— Что же, — шепотом решила разорвать тишину Еванджелина, — была рада с вами познакомиться, капитан Леви!

— Сестра Адерли, — обратился он к ней, схватив за руку и остановив при ее попытке убежать, — останьтесь.

— Простите, мне нужно…

— Останься, я сказал! — более требовательно, повысив голос с шепота до тихого тона, приказал Леви.

Он дернул девушку за руку, и та снова приземлилась на край его кровати, подчиняясь каждому слову или движению.

— Я не собираюсь слушать твои: «рада с вами познакомиться» и прочее дерьмо. Если тебе действительно есть что мне сказать перед тем, как я свалю, то говори сейчас. Ты уже взрослая девочка. Подумай хорошо, возможно, мы больше не увидимся.

Ева забралась на кровать, поджав ноги и, тем самым, став максимально близко к капитану. Изловчившись и выудив свою руку, она взяла его ладонь, а следом произнесла то, что он был готов услышать:

— Я люблю Вас! — жар ее шепота обжигал лицо, разгоняя кровь по венам. Еще немного и Аккерман сам начнет трястись, как осиновый лист. Но теперь настала его очередь:

— Почему? — этот вопрос не давал ему покоя все время пребывания в госпитале. Ответа на него он ждал гораздо больше завтрашнего утра.

Он должен понять!

Тяжело выдохнув куда-то в сторону, Адерли сделала глубокий вдох, будто знала, что он задаст именно этот вопрос, а не ответит положительно или отрицательно на ее чувства, и решила начать ответ издалека:

— Когда вы попали сюда, в первый день, убитый горем об известии о своих товарищах, я еле смогла вас успокоить. Когда же ваш пыл остыл, вы посмотрели на меня, как… — Адерли замолчала, переведя дыхание, — на спасительницу, как сами позже и сказали. Ваш взгляд говорил мне, что я нужна вам. Просил об этом, чтобы не свихнуться после всего кошмара, что произошел на поле боя. До этого на меня никто и никогда так не смотрел.

Леви внимательно слушал Еву, ловя каждое слово, наконец, осознавая.

— Знаете, я поняла, что нашла спасение в Вас. Каждый раненный благодарен нам за заботу о них, каждый с трепетом смотрит на нас, но вы… Я чувствую, что именно вы такой же, как и я, — одиночка. И именно ваши глаза смотрят на этот мир так же, как и мои.

Адерли позволила себе переплести их пальцы воедино, наслаждаясь более цепким захватом. Чувствуя маленькую власть над обезоруженным от ее слов молодым человеком.

— Я — четвертый ребенок из самой обычной нищей семьи одного из убогих уголков Франции. С самого рождения была всего лишь лишним ртом на попечении родителей, от того и дописала себе пару лет в документах, чтобы взяли сюда, — в Сестры Милосердия. Даже если я выживу здесь и меня не подкосит инфекция, а снаряд или бомба не попадет в этот госпиталь, вернувшись во Францию, я не собираюсь идти в родительский дом. Меня там никто не ждет. Именно поэтому я хотела, чтобы хоть кто-то вспоминал обо мне, если вдруг… А вы бы меня помнили, знаю это… Потому что я ваша спасительница. — С улыбкой закончила Адерли. — Этого достаточно?

— Более чем, — выдыхая ответ почти у самых губ, Аккерман поддался искушению, едва касаясь ее губ своими.

Он боялся. Он все равно боялся того, что сейчас происходит, потому что это означало самую важную вещь, которая могла с ним произойти.

Ева, не насладившись этим мимолетным соприкосновением, более требовательно поцеловала его, заставляя играть по ее правилам. Им было все равно на то, что за ними, скорее всего, подслушивали и наблюдали соседние койки или же коллеги Адерли. Дыхание окончательно сбилось, а нижняя губа приятно покалывала от легких прикусываний Сестры Милосердия. Не желая отпускать этот миг, руки парня прижали девушку ближе, впервые коснувшись ее тела, а в частности талии, так четко выраженной, несмотря на пышность ее униформы. И тут Леви почувствовал насколько девушка худая, наверняка, не доедающая. Без особого труда кости скелета прощупывались так, что их можно было перебирать пальцами и считать.

Ее руки уже привычно блуждали по его телу, ведь Сестре Милосердия не раз выпадала возможность совершать какие-либо лечебные манипуляции с телом капитана.

Эта идиллия не могла долго продолжаться, и Леви первым отстранился от Адерли, стараясь восстановить дыхание. Предательство разума было совсем некстати, но тот был словно омрачен дурманом и отказывался разложить по полочкам произошедшее.