Татьяна явно растерялась. Она уставилась почти испуганными глазами на мой столик, и я схватил первое, что попалось мне под руку, приподняв его над столом и внушая ей изо всех сил: «В аэропорт, Татьяна, быстро в аэропорт! Сейчас его нужно отсюда отправить. Потом что-нибудь придумаем». Она вызвала такси.
Через пятнадцать минут мы вышли на улицу, и я с замиранием сердца приготовился к акробатическим трюкам. Она хоть не забыла о моей просьбе? Да нет, вроде — вон к машине рванула, переднюю дверь открыла… Так, теперь у меня есть всего пара секунд.
Француз даже приостановился от удивления — не понял, с какой это стати она подальше от него сесть хочет. Ну и слава Богу! Он и так слишком много ненужного понимает. Она еще немного потянула время, разводя руками и извиняясь. Да все-все, я уже внутри! И так тебе спасибо огромное.
Она настояла, чтобы Франсуа сел в машину первым. Жаль. Если бы она села наискосок от меня, мне бы не так изворачиваться на сиденье пришлось, чтобы ее хорошо видеть. Да ладно, нечего капризничать — и так с комфортом устроился. Сев в машину, она положила руку на спинку моего сиденья, и я легонько прикоснулся к ее пальцам — спасибо, мол, еще раз.
Поездка прошла абсолютно спокойно. По дороге они на десять минут заехали в гостиницу за чемоданом, и, выходя из машины, Татьяна нажала пальцем мне на плечо. Просила, похоже, с ней пойти, но я не рискнул. Дверь она открыла заднюю, и водитель остался ждать в машине — а вдруг не успею выскочить? А назад как? Что ей опять дурочку задумчивую изображать — переднюю дверь вместо задней открывать? Это же всего на пару минут — ничего с ней не случится: и француз рядом, и полно народа вокруг.
Но извелся я за эти десять минут так, что слов нет. Водитель еще потягиваться начал, руки в стороны разводя — я еле успел к приборной доске пригнуться. Так и просидел там, скрючившись, еще пару минут — на всякий случай.
Вернувшись, она открыла заднюю дверь и замерла. Назад меня впускает, что ли? Так я же не выходил никуда! Извернувшись, я чуть дернул эту дверь на себя — пусть садится, чего у машины-то стоять.
Дальше всю дорогу француз болтал о своих приключениях в выходные. Я даже слушать перестал, разглядывая оживленное лицо Татьяны. Все более оживленное с каждой минутой. Спустя весьма непродолжительное время на меня накатило раздражение. С чего это она сияет? Как со мной разговаривать — так она или шипит, или орет, или хохочет надо мной; а с ним — так улыбка у нее с лица не сходит… Что-что? С чего это мы в парк пойдем в следующий раз? Да еще и на целый день? Ты посмотри на нее! Они еще и не познакомились, как следует, а из нее уже приглашения посыпались. Спасибо, хоть не домой пригласила. Нет уж, в парк она сначала со мной пойдет, а там посмотрим…
В аэропорту они довольно быстро распрощались (я уже секунды отсчитывал), и вот она уже принялась озираться во все стороны, словно в поисках кого-то. Меня, надеюсь, мысленно проворчал я, но от души отлегло. Нагнувшись в ее плечу, я тихо пробормотал: — Татьяна, не суетись. Подожди секунду, — и быстро оглянулся по сторонам. Ага, вот он — мой шанс. Ну что ж, сейчас мы ей покажем, что не только она умеет производить эффект на окружающих.
Я подождал, пока с Татьяной поравняется тележка с чемоданами, шмыгнул перед ней к стеклянной стене и — бросив вправо и влево быстрый взгляд (никого!) — материализовался. Принял небрежную позу, привалившись к стене, сунув руки в карманы куртки, и выжидательно улыбнулся, склонив голову к плечу. Вот сейчас она меня увидит… Вот так: стою тут в непринужденном ожидании, посвистываю…
Когда носильщик, наконец, проехал, она уставилась на меня пристальным взглядом, не двигаясь с места. Словно пыталась вспомнить, кто этот незнакомец, нахально ее разглядывающий. Что-то я не такого эффекта ожидал. Ее что, удивило мое появление? Она вообще, что ли, обо мне забыла? Нет, это просто немыслимо. Вот так скройся с ее глаз на пару часов — и что? Заново теперь представляться, напоминать ей, кто я да что я? Ладно, я — не гордый, я сам подойду.
Я подошел к ней и, вглядываясь в выражение ее лица, поинтересовался, что, собственно произошло. Она пожала плечами и пошла к выходу, бросив мне через плечо: — Поехали, что ли?
По дороге к стоянке такси она молчала. Ну и где утренний водопад вопросов? Вон с французом только что соловьем заливалась, а теперь — мне и сказать-то нечего? Вот и отлично — сейчас-то я и выясню, с чего это ее в парк потянуло. В ответ она заговорила было о пользе свежего воздуха… и вдруг повернулась ко мне с широко раскрытыми глазами. Что такое? Услышав ее вопрос, я оторопел. Ну, разумеется, я понимаю любой язык, на котором она говорит. А как же иначе? Хотел бы я видеть ангела-хранителя, который не понимает речь своего человека! Ему что, по жестам и мимике догадываться, что вокруг происходит? Хотя, впрочем, с Татьяной знание языков мне не очень помогает — все равно все время гадаю.
Заставив меня повторить отдельные слова Франсуа, она вдруг так взвизгнула, что я отшатнулся. И хорошо, что успел — она в меня чуть пальцем не ткнула. Похоже, без синяков я сегодня не останусь. Да с чего такой восторг-то? И тут я понял, что попался, что сам — своими руками — уничтожил единственный аргумент, давший мне отсрочку в сложных разговорах: на иностранном языке у них в любом месте можно говорить о чем угодно — окружающие все равно ничего не поймут.
В такси она проверила мои знания английского и — по какой-то непонятной мне причине — решила остановиться на нем. От открывающихся перспектив она вся прямо бурлила от восторга, и, глядя на ее сияющее в восхищении лицо, я не мог сдержать улыбку.
Долго улыбаться она мне не дала. Она изъявила желание как можно быстрее попасть к нам, чтобы расширить свои лингвистические познания. Ну и что мне на это отвечать? Сказать ей, что это — невозможно, я не мог, поскольку именно это ее и ждет (если я справлюсь с поставленной передо мной задачей). Успокоить ее, сказав, что рано или поздно так и случится, я тоже не решался, поскольку она тут же вцепилась бы в меня с вопросами, когда и как это произойдет. Вот и решил я пока отмолчаться.
Она, видимо, поняла, что ответа от меня не дождется, и вернулась к оскомину мне уже набившим трем годам. Ладно, это еще терпимо. Здесь мне, скорее, о ней говорить придется, да и рано или поздно разговор этот все равно должен состояться, так чего тянуть? Хотя будет он наверняка непростым. В первую очередь, для нее — людям всегда требуется время, чтобы свыкнуться с этой мыслью; уж слишком она отличается от всего, с чем они живут. Вот сейчас как раз немного времени есть — пока до города доедем. Да и мне, впрочем, придется напрячься, слова правильные подобрать. Ведь если ей коротко объяснить о сознательном отрыве от социума…
Не вышло. Так я и знал. Коротко — далеко не всегда понятно. Лучше дать ей возможность вспомнить о своем отношении к обществу — ей наверняка в нем неуютно. Да и людей она разных уже в своей жизни встречала — не могла не заметить, как они отличаются в потребности к общению. Притихла, задумалась. Это хорошо. Такие новости лучше постепенно осознавать. Теперь уже можно упомянуть о том, что отрыв от социума происходит на последнем жизненном цикле.
Как и следовало ожидать, она восприняла слово «последний» в обычном человеческом смысле. Глаза на пол-лица растопырились, и ужас в них заплескался: вот прямо сейчас, да? Вот прямо так — лобовое столкновение с другой машиной, и все? И больше ничего? Чего они так смерти боятся? И ведь столько разговоров у них каждый день о вере, о Боге, о загробной жизни… Нет-нет-нет, здесь нужно потихоньку, на близких и понятных аналогиях, на примерах из их обычной жизни. Они ведь, кажется, согласны с идеей, что в жизни нужно чему-то учиться? А ну, попробуем…
Что же им так хочется много раз жить? Да еще и желательно, чтобы бесконечное количество раз? Почему в жизни для них самое главное — процесс, а о конечном результате они только в конце и задумываются, когда изменить уже ничего нельзя? Почему они с такой легкостью и удовольствием забывают? Почему так ненадолго хватает как осторожности их, так и благодарности? А в новой жизни ведь не только удовольствия заново встретятся — в ней и ошибки они те же вновь совершают, и трагедии с такой же обидой переживают. Почему не запоминают, не осмысливают каждый момент этой жизни, чтобы хоть на те же грабли второй раз не наступать? Как второгодники вечные, честное слово…
