— В каком смысле?
— А в том, Татьяна, что действительно пора тебе определиться, чего ты в жизни хочешь. Дело ведь не в том, что ты не можешь чего-то достичь; дело в том, что ты не знаешь, к чему стремиться.
Не нужно было мне сюда приходить. И ведь по телефону еще услышала, что голос у нее раздраженный, могла бы и сообразить, что ей сейчас искусать кого-то хочется. И у меня сегодня терпение на исходе. Что они все ко мне пристали?
— Да что это на тебя нашло? Я не хочу стремиться, я хочу жить.
— Да ничего на меня не нашло. Когда мне Светка звонила — встречу отменяла, мы с ней разговорились: новостями обменялись, о тебе вспомнили, и выяснили, что о тебе у нас и новостей-то никаких нет. Мы сколько уже не виделись? Три месяца или четыре? А у тебя все так же, как и в прошлый раз: словно и не было этих трех-четырех месяцев, словно проспала ты их. Тревожно нам как-то стало. Так ведь и вся жизнь пройдет, Татьяна, во сне и раздумьях.
— Марина, чья жизнь пройдет? Моя? Вот я об этом и подумаю!
— Вот именно. Подумаешь. Опять подумаешь. Кофе будешь?
— Да не хочу я кофе. Марина, если ты меня сюда для этого разговора позвала, так поверь мне на слово, мне сегодня родителей с головой хватило. Мне бы сейчас коньяку стакан.
— Хорошо. Девушка, по пятьдесят грамм коньяка принесите, пожалуйста. И два кофе. Двойных.
— Марина, отстань. И с коньяком, и с разговорами. Каждый сам себе решает, как жить.
— Опять права ты, Татьяна. Каждый решает, а ты — по течению плывешь. Про себя я уже не говорю. Я с этим паршивцем сегодняшним в последний раз в поездку еду. Все, директор приказ в четверг подписал. Отныне я буду ездить только для того, чтобы организационные вопросы решать — часа два в день, а потом — свобода: гулять буду по столицам, красотами любоваться, отдыхать, в конце концов. Да, для этого пришлось много лет покрутиться, но не зря же.
— Марина, я очень за тебя рада. Ты этого хотела — я тебя поздравляю.
— Да я же не хвастаюсь. Вон хоть на Светку посмотри. Как по мне, у нее — не жизнь, а каторга: сидит в четырех стенах, между пеленками и кастрюлями мечется. Но она этого хотела — и добилась. Ты-то чего в жизни хочешь?
Принесли коньяк и кофе. Что-то у меня в последнее время сюрпризы спиртным сопровождаются. А я еще сегодня ничего, кроме бутербродов своих, и не ела. И опять отказываться неудобно. Ладно, запью коньяк кофе, закончу этот дурацкий разговор и бегом домой — ужинать.
— Марина, я не знаю, чего я хочу. Но я очень хорошо знаю, чего я не хочу. Я не хочу делать карьеру — она обходится слишком большим количеством нервов. Я не хочу заводить семью только потому, что так нужно. Я не хочу говорить о своих делах только для того, чтобы поддержать разговор. Я не хочу меняться только потому, что все и все вокруг меняются. Я не хочу жить, как все. Я хочу жить, как я.
— Да живи ты, как кто угодно. Жалко просто, что такие способности даром пропадают. В общем, так: я тебе сказала все, что хотела. Но учти: Светка тоже с тобой поговорить собиралась. Так что готовься, от нее ты так просто не отделаешься.
Спасибо, хоть предупредила. Нет, надо снимать напряжение, не хватало нам еще поругаться. Я ведь знаю, что они мне только хорошего хотят; у нас просто хорошее — разное.
— Марина, да спасибо вам обеим, что волнуетесь. Только не нужно это никому. Поверь мне, я — для себя — очень хорошо живу. Для тебя вон Светкина жизнь — каторга, а для меня — твоя. Так что, нам теперь морали друг другу читать? Я за вас рада; неужели так трудно за меня порадоваться?
— Ладно, давай выпьем и начнем радоваться друг за друга. Хотя от тебя речей не дождешься, ты у нас — молчун ушастый.
Мы еще немного посидели, даже кофе еще раз заказали, и разговор — как я и предполагала — свелся к Марининому монологу. Ну что ж, она права: я во время наших встреч обычно слушаю. Девчонки выговариваются, изливают душу — точно как на приеме у психоаналитика. И самое главное — все довольны: они высказались, мысли прояснили, им теперь свои решения принимать легче; я же получила огромную пищу для размышлений. Ведь если человек хочет с кем-то поговорить, понятно же, что этот кто-то должен его выслушать, правда?
Мы простились с Мариной у метро, договорились, что она позвонит мне, когда вернется из поездки — может, удастся еще хоть на полчасика из рутины ежедневной вырваться, может, и со Светкой. Я поехала домой, но из троллейбуса вышла на три остановки раньше — решила пройтись пешком до дома. Погода хорошая, да и вспомнились мне планы на выходные — прогуляться где-нибудь в парке. Ну хоть не в парке, но все равно прогуляюсь.
Хорошо на ходу думается, когда спешить никуда не нужно. Странно как-то: и выходные промелькнули незаметно, и завтра опять на работу, и наслушалась я сегодня слов нелестных — а злиться не хочется. Обидно, конечно — что же они все меня палкой в свой рай загнать пытаются? — но желания не возникает рассвирепеть, собраться с силами и доказать всем, что и я не хуже других. Не хочу, и все. А чего же я все-таки хочу? Правильно Марина сказала — я и сама не знаю. Нет, кажется, знаю. Я хочу жить с собой в мире. И если для них всех жизнь такая — бесцельна и бесплодна, то и мне их гонка за успехом и положением странной кажется — зачем же мне жить не свою жизнь? Все равно ведь ничего не выйдет, если я начну рваться к тому, что мне совсем не нужно. Нет уж, останусь я лучше сама собой: не стану я жизнь менять, я за ней наблюдать буду — и думать. Ведь интересно же! И обижаться ни на кого не буду — они же не со зла меня критикуют.
Подходя к дому, я с удивлением заметила, что уже темнеет. Вот это погуляла! Ладно, главное — всю обиду и горечь выходила, все занозы ядовитые из души выдернула. Настроение — нет, не радостное, конечно — спокойное, умиротворенное: я собой довольна, а если кому-то моя жизнь не нравится, так на весь мир не угодишь. Сейчас поужинаю и читать завалюсь. Телевизор смотреть не хочу — там меня опять начнут учить, как правильно жить, а с книжкой — мы наедине. Нырну в мир выдуманный, и вся эта суета далеко-далеко окажется.
В подъезд за мной зашли две женщины с малышом лет двух. Мама молодая и бабушка, наверное. Кажется, новые соседи — раньше я их не видела. А, да, недели две назад у подъезда целую машину мебели разгружали.
Когда открылась дверь лифта, я шагнула в него — и в спину мне понеслось раздраженное шипение.
— Ну, конечно, ребенка вперед пропустить ей и в голову не придет! Ей, королеве, быстрее всех надо, а ребенок — ничего, подождет, — бубнила возмущенно молодая мать, резко нажав на кнопку пятого этажа.
— И где ее только воспитывали? — подхватила пожилая женщина.
— Ничего, будут у нее свои дети, попомнит она хамство свое, — с надеждой продолжила молодая.
— Да кому такая нужна-то: ни кожи, ни рожи, зато наглости — хоть отбавляй.
У меня перехватило горло. Ведь есть же мне, что ответить, а слова — словно где-то в груди застряли. Они вышли на своем пятом этаже, бросив на меня напоследок торжествующий взгляд: вот, поставили на место хамку невоспитанную.
Я нажала кнопку своего седьмого и еле дождалась, задыхаясь, пока лифт снова откроется. Я вылетела из него, вставила — с третьего раза — трясущимися руками ключ в замок, кое-как открыла его, вскочила в дом, захлопнула за собой дверь и, потеряв последние силы, привалилась к ней. Да что же это за день такой сегодня?!
Я медленно разделась, побрела на кухню и рухнула на стул, опустив голову на руки. Сейчас нужно замереть и не шевелиться. Одно движение — и прорвутся-таки слезы. Вот тебе и прогулялась, вот тебе и успокоилась! Ведь это надо же: близким людям за несколько часов разноса не удалось довести меня до истерики, а тут — какие-то незнакомые, совершенно мне неинтересные особи оскорбили в лифте походя, и все — последняя капля. Да что же они все вцепились в меня сегодня зубами своими ядовитыми? Мне что, в ответ тоже рычать, зубы скалить? А еще лучше — не в ответ, а первой, чтобы они заранее боялись со мной связываться? Опять мне нужно вести себя, как все? Иначе заклюют, как белую ворону?
