Судя по всему, эта фраза ассоциировалась у Людмилы Викторовны с единственной дочерью. Переведя на нее скорбный взгляд, она заметила сокрушенным тоном, что вот Татьяна, дескать, этого не понимает, и как было бы хорошо, если бы мне удалось раскрыть ей глаза на такую прописную истину. Где-то ее слова мне польстили: получается, что ей — матери — не удалось за столько лет воспитать свое единственное чадо в должном уважении к собственному здоровью, а мне такая задача вполне по плечу.

За ее успешное претворение в жизнь Людмила Викторовна и предложила выпить. Татьяна быстро вставила, что вина я тоже не пью. Я уже открыл было рот, чтобы воспротивиться — честно говоря, я был совсем не прочь вновь испытать эту мимолетную кисловатость, сменяющуюся удивительной терпкостью и небывалым воодушевлением — но затем передумал. Если бы мы с Татьяной находились в другой обстановке, я бы рискнул, но сейчас мне вовсе незачем было гоняться за взбесившимися мыслями.

Людмила Викторовна оказалась весьма хлебосольной хозяйкой. Наверно, у нее в доме смертельным оскорблением считается отказ от вина. Она не просто настаивала — она взяла в руки бутылку и потянулась за моим бокалом. И я понял, как им удается раз за разом заставлять Татьяну идти навстречу всем их соображениям. Если ты упорно отказываешься от непрестанно повторяемого предложения, то выглядишь или упрямым дураком, или не считающимся ни с чьими чувствами хамом — действительно, проще уступить.

Так вот почему Татьяна вскипела, когда узнала, что я — по долгу службы — воздействовал на нее! Она, наверно, тут же представила себе их бесцеремонную настойчивость и твердокаменную уверенность в своей правоте.

Я разозлился. Теперь я не стал бы пить это вино, даже если бы мне очень этого хотелось. У меня вдруг мелькнула шальная мысль перевернуть свой бокал и поставить его на стол вверх дном. Интересно, что она будет делать? Но вместо этого я поднял на Людмилу Викторовну глаза, чуть прищурил их, растянул губы в вежливой полуулыбке и негромко произнес еще одну из ее любимых фраз: — Людмила Викторовна, уважающий себя человек всегда неукоснительно следует установленным для себя правилам.

Она растерянно захлопала глазами, но поставила бутылку на место. Я еще несколько секунд смотрел на нее — для закрепления впечатления — и затем отвел глаза. И тут же наткнулся на взгляд Сергея Ивановича. Тяжелый взгляд. Он смотрел на меня в упор, прищурившись, поджав губы и покачивая головой.

Мне стало неловко. Я бы тоже рассердился, если бы при мне кто-то на Татьяну рыкнул. Что-то я сегодня, словно целью задался задеть его во всех отношениях! Нужно повнимательнее к нему подойти. Пусть поскорее в разговор вступает — я с ним тоже его фразами поговорю; ему, по-моему, нравится, когда с ним соглашаются.

Людмила Викторовна тоже учуяла напряжение, повисшее над столом. И тут же перевела разговор на другую тему, протягивая мне кувшин с соком.

— А чем Вы, Анатолий, в жизни занимаетесь? Я имею в виду, где работаете?

Я с подчеркнутой душевностью поблагодарил ее и ответил, что работаю психологом.

И тут Сергей Иванович вступил-таки в разговор — но не совсем так, как мне хотелось.

Есть люди, которые настоящей работой считают только тот вид деятельности, который связан со значительным потоотделением. Вот, например, канаву выкопать: и семь потов с тебя сошло, и результат сам в глаза бросается. А если результат работы нельзя руками пощупать, то это — вовсе и не работа, а праздная леность или блажь пустая. Просто прикрывает никчемный человечишка красивыми словами свое неумение приносить пользу обществу.

Вот примерно так и высказался Сергей Иванович о профессии психолога. И на этот раз я решил забыть о своем дипломатическом происхождении. Идея Татьяны определить меня в психологи нравилась мне все больше. Ведь, в самом деле, их работа весьма близка к моей. Они ведь тоже помогают человеку очиститься от моральной грязи — пусть даже в рамках общества, в которых такое очищение нужно проводить регулярно. Но ведь, избавившись — пусть хоть на время — от зависти, злобы, раздражительности, человек понемногу начинает задумываться о том, для чего живет, а не о том, за что его опять обидели.

Ладно, поработаем психологом. Они далеко не всегда со своими клиентами во всем соглашаются — они время от времени им возражают, открывая новый взгляд на проблему. Неотрывно глядя Сергею Ивановичу прямо в глаза, я сообщил ему, что свою работу тоже считаю творческой, но только творения мои остаются в душе у человека, помогая ему и самому жить спокойнее, и другим жить не мешать. Особый акцент я сделал на развитии в человеке чувства терпимости — вот уж кому-кому, а родителям Татьяны пара уроков в этом направлении совсем не помешали бы.

Не вышло. Не сработало противопоставление. Нетерпимость свою Сергей Иванович приправил презрением. Психологов причислил в бабкам-знахаркам (хотя, если они от накипи душевной людей избавляют, что в этом плохого?), а людям, которым моральная поддержка нужна, предложил вымирать побыстрее, поскольку «грош им цена».

Зайдем с другой стороны. Иногда полезно довести рассуждения человека до абсурда, чтобы он сам увидел, куда они его ведут. Я спросил у Сергея Ивановича, считает ли он интеллектуальный труд зазорным для мужчины. С такими рассуждениями я уже сталкивался, и, честно говоря, они меня бесконечно удивляли. Как дожило до двадцать первого века убеждение, что мужчина должен заниматься тяжелым физическим трудом, что он должен быть «пахарем» и «добытчиком»? Просто потому, что он — физически сильнее женщины? Стоит спросить у учительниц и педиатров, скольких физических сил требует их работа. Но нет — мужчине стыдно заниматься любым трудом, если он не связан с железными инструментами — пусть хоть с линейкой металлической.

Нет, не отмел Сергей Иванович для мужчины все виды интеллектуального труда! Признал достойной работу инженера или проектировщика — линейка, линейка, опять линейка! Правильно, они великое дело задумывают, которое потом в реальную жизнь воплощается — на благо человечества. А как быть с теми сумасшедшими мечтателями, которые не одно столетие назад придумали планер и паровой двигатель? Это ведь сейчас их великое дело в жизнь воплотилось, а тогда их всю жизнь, которую они положили на свое творение, бездарными бездельниками считали.

Я вдруг почувствовал, что… устал. Никогда я так еще не уставал — даже после безумного дня, прожитого в страшном физическом напряжении. Не нужен Сергею Ивановичу ни ангел-хранитель, ни психолог. Он сам себя от всех неприятностей оградит — да так, что этим самым неприятностям впредь неповадно будет даже покоситься в его сторону. Ему нужен вот такой чудак рядом, который будет — день за днем, капля за каплей — терпеливо и самоотверженно подтачивать его железобетонную уверенность в правоте его — и только его! — стиля жизни. И тогда — возможно! — через много-много лет появится у него шальная мысль, что, может, и другие люди не совсем уж по-дурацки живут. Если только он эту мысль сразу же не придушит.

Я поднял свой бокал с соком и торжественно поздравил его (скорее себя, конечно, но он этого, надо надеяться, не понял) с тем, что он никогда не будет моим клиентом. И, как это иногда случается, неожиданное согласие с собеседником привело к тому, чего не удалось достичь никакими аргументами — бронепоезд его уверенности в своей правоте сошел с рельсов. Он заморгал глазами, напряженно выискивая подвох в моих словах. По-моему, я только что лишил его возможности добить меня неопровержимостью своей логики. Вряд ли это добавит мне привлекательности в его глазах, но боксерской грушей для его самолюбия я не буду.

Людмила Викторовна опять направила разговор в новом направлении, давая мужу возможность восстановить равновесие. Нет, с женой ему все-таки определенно повезло! Она спросила меня о родителях и об их отношении к моей работе. Я не удержался, чтобы не подчеркнуть еще раз, что не все родители навязывают детям свой взгляд на выбор как профессии, так и жизненного пути. И не важно, что моя семья — воображаемая! Вспомнив о том, что мы с Татьяной придумали ее лишь в общих чертах, я сдержанно обронил, что родители мои погибли, выразив тоном нежелание развивать эту тему.