Сразу он, конечно, не согласился. Мы спорили до поздней ночи. И потом утром. И во время обеда тоже. Он упорно настаивал на праве родства с каким-нибудь другим атташе — по вопросам культуры, хотя бы. Но я не сдавалась. Чего я так уперлась с этой своей идеей, сама не пойму. Какая разница-то? Скорее всего, мне просто обидно стало, что вот — почти всю жизнь я ему придумала: и имя, и фамилию, и профессию, диплом ему с отличием не пожалела! — а он? В такой мелочи заупрямился!

Но все же на следующий день по дороге домой мне удалось его убедить. Я сказала ему, что работа военного атташе, равно как и всех его помощников, направлена — в силу своей дипломатической природы — на ослабление напряжения в отношениях между странами, на снижение угрозы насилия как между оными, так и во всем мире. Встряхнув несколько раз головой, он согласился — у меня сложилось впечатление, что где-то посреди моей фразы он потерял нить объяснения, и, чтобы не признаваться в этом, перестал спорить.

Но вечером, опять после ужина (что-то раньше чаепитие его в благодушное настроение приводило!), он нашел в моей версии подводный камень весьма солидного размера.

— А куда ты моих родителей сейчас пристроила? — спросил он, склонив голову к плечу.

Ох! Вот это да! Ну, и что мне теперь делать? Он же совершенно прав! Где бы они ни находились, рано или поздно они должны будут приехать сына проведать. Некоторое время можно будет врать что-нибудь о долге службы, но ведь не вечно же! И ни разу не навестить единственного сына (вот на братьев и сестер моего воображения уже точно не хватит!) они могут только в одном случае… Ну и как мне об этом сказать?

— Не знаю, — честно призналась я, отвечая то ли на его вопрос, то ли на свой.

— Ведь однажды их все-таки придется представить… на рассмотрение, — проговорил он, явно наслаждаясь моим замешательством.

Я решила зайти издалека. Он же умный, он обычно мои мысли с полслова схватывает.

— А кем были твои настоящие родители?

Он закатил глаза.

— Да я же тебе уже сто раз говорил, что ничего не помню из своей человеческой жизни! И потом — какая разница; их ведь давно уже… — Он вдруг замолчал, напряженно о чем-то думая. — Ты, что, — продолжил он свистящим шепотом, — и родителей меня лишить задумала?!

— Но ведь их же действительно уже нет, — затараторила я. — В этом ведь ни слова неправды не будет. И так намного легче объяснить, почему они к тебе не приезжают. Вот только представь себе: они ехали проведать тебя. На машине. Когда ты стажировку в Германии проходил. И… авария. Страшная. И тебе до сих пор трудно об этом говорить, — быстро добавила я, надеясь, что ему и со мной будет трудно об этом говорить.

— Ну, знаешь! — Он покачал головой, и я подумала, что опять, похоже, пронесло. — Ох, сирота я безродный, — вздохнул он.

— Но зато не бездомный, — быстро перешла я к следующему пункту своего списка. — Значит, ты закончил университет в двадцать три года, затем четыре года стажировки; сейчас тебе — двадцать девять лет…. Итак, два года назад ты приехал к нам и купил квартиру в…. — Я некоторое время подумала, чуть прищурившись, и назвала самый молодой район города. Там этих новостроек, как грибов после дождя, и в каждой — по несколько сотен квартир; в такой толпе затеряться — нечего делать.

— Вот так прямо и купил? — Он недоверчиво прищурился. — Я, конечно, деньги себе надумать могу, но такая сумма у меня в карманы точно не поместится.

— Но ты же не надумал, ты же заработал, — возразила я, представив себе, как объясняю — особенно родителям — что у него деньги в кармане по мере надобности сами появляются. После того, как он скроется с глаз на некоторое время. Интересно, они успеют в этом случае мне голову оторвать — до инфаркта?

— И где же это я их заработал? — совершенно искренне не понял он. — Я же там, вроде, стажировался.

Вот странный! Как будто совмещать нельзя — полезное с… еще более полезным.

— Днем стажировался, а вечером работал. Официантом. В кафе. Вот, кстати, завтра присмотришься повнимательнее, как это делается. А там зарплаты, не как у нас. Да плюс чаевые. Да плюс стипендия блестящего стажера. В общем, за четыре года на квартиру денег насобирать можно. — Я подумала и добавила для правдоподобия: — И родители кое-что оставили — единственному-то ребенку.

Он уже молчал и даже головой не тряс. И смотрел на меня совершенно обалдевшими глазами. Я очень надеялась, что обалдевшими от восхищения. Да ладно, главное, что молчал, не спорил. Но нам оставалось обсудить еще один момент его биографии — тот, который меня весьма интересовал, и тот, к которому я не знала, как подступиться.

В один из дней произошло событие, которое лишь усилило мой интерес к этому моменту. Его собственно и событием не назовешь — так, мелочь, но она здорово испортила мне настроение. Произошло оно… кажется, в пятницу… да, именно в пятницу, по дороге на работу. Мы еще спорили, одно- или двухкомнатная у него квартира. Мне казалось, что однокомнатной вполне хватит, он же настаивал на двух комнатах.

При входе в маршрутку я задержалась — водителю нужно было дать мне сдачу. Он стоял позади меня, на ступеньках, со своей неизменной транспортной купюрой в руках. Он уже давно предлагал платить за меня в транспорте, но я гордо заметила, что кино или кафе — это одно дело, а вот поездки на работу я буду оплачивать сама. Получив, наконец, свою сдачу, я повернулась к проходу…, и взгляд мой упал на девушку, которая зашла в маршрутку раньше нас и уже сидела на переднем сидении. Сидела и рассматривала моего ангела. Она чуть прищурилась, склонила голову к плечу и окинула его оценивающим взглядом. Как только я сдвинулась с места, она выпрямилась, встряхнула головой, раскинув волосы по плечам, и нацепила на лицо обворожительную улыбку. Все это произошло так быстро, что я сложила в голове все детали этой сцены, уже миновав ее. Я ринулась в конец маршрутки, стараясь выиграть несколько минут, чтобы присмотреться к нему, пока он будет подходить ко мне. С чего это, спрашивается, ему эта девица разулыбалась? С чего это она его вообще заметила? Ему же положено не выделяться из толпы!

За ту минуту, которую я успела выгадать, рассмотрела я немного — но мне и этого хватило. В первую очередь мне бросилась в глаза его походка — такая же уверенная, как и тогда в парке, возле дерева. Он шел так, словно ни секунды не сомневался, что — кто бы ни оказался у него на пути — ему уступят дорогу. И потом — лицо. Оно словно проявилось, прорисовалось. Я вспомнила, каким бесцветным, невзрачным он мне показался, когда я впервые увидела его. Сейчас невзрачности в его лице не было.

Он все так же не стал ни блондином, ни брюнетом, но сейчас я уже ясно видела, что волосы у него — русые. Густые, хорошей мужской длины и зачесанные назад. Они оставили открытым высокий лоб, на который то и дело падала одна прядь, которую он отбрасывал назад нетерпеливым движением головы. Глаза — светлые, да; но уж никак не бесцветные. Не серые, как у меня, а голубые… нет, зеленые… нет, скорее, голубые. В общем, голубовато-зеленоватые — и прозрачные, как аквамарин чистой воды. И словно подведенные. У него оказались довольно темные — для шатена — ресницы: короткие, но густые. Они словно контуром глаза обвели. И брови — им под стать. Такой бровью шевельнуть — любая эмоция на лице подчеркнется. Губы — тонкие, но тоже четко очерченные, словно вырезанные. Вот только нос так и остался на этом лице незаметным.

Он уже устроился рядом со мной.

— Я все же хотел бы иметь двухкомнатную квартиру, — вернулся он к нашему разговору, как только взял меня в привычное полукольцо рук.

Он радостно сообщил мне, что если вполне мог сам заработать на однокомнатную квартиру, то с покупкой чуть большей ему могли помочь родители.

— Это ведь твоя идея была, — не преминул напомнить мне он.

Я кивала, бросая на него время от времени взгляды исподтишка. Честно говоря, мне уже было абсолютно все равно, сколько комнат будет у него в квартире — хоть пять. Сейчас меня волновало нечто более интригующее. Фигуру его я не успела рассмотреть за ту минуту, что он приближался к концу маршрутки. С этим придется подождать до вечера, когда мы гулять будем. Я уже давно заметила, что сидя он кажется выше и как-то внушительнее. Но в тот день я впервые — по-настоящему — обратила внимание на его руки. Они ведь каждый день у меня перед носом маячили, а я только сегодня заметила! Сильные руки — по-другому их и не опишешь — а пальцы тонкие. Разговаривая, он почти никогда не жестикулировал (в отличие от меня!), но я вспомнила, что дома он иногда подтверждал свои аргументы одним и тем же движением руки: вперед, ладонью вверх и короткий взмах вправо. Впечатляющий жест, нужно будет вечером еще раз присмотреться. Интересно, он меня на кухне тоже так разглядывает?