Быть может, если тогда мне хватило ума пойти рассказать все профессору Макгонагалл, возможно, все сложилось совершенно иначе. Но я был маленьким идиотом, для которого не было ничего важней, чем учиться в волшебной школе. Я даже не понял, что со мной произошло - от одноклассников в маггловской школе я был наслышан, что мужчины и женщины иногда вместе делают непристойные вещи, но это было совсем непохоже на то, что делал со мной Квирелл.
Естественно, я никому ничего не сказал.
С этого момента я постоянно переживал, достаточно ли хорошо я себя веду, и не рассказал ли Квирелл кому-то про меня. Вроде никаких предпосылок подозревать его в этом не было, но мне все равно было очень тревожно.
Спустя пару недель я вновь оказался с профессором в его кабинете наедине, и вот тогда-то я понял, что первый раз - это были еще цветочки. Квирелл был страшно зол, кричал, что я плохой и заслуживаю наказания (я не осмеливался даже спросить, в чем был виноват, опасаясь, что мой вопрос вызовет у него еще большую ярость). Я молча выслушивал его обвинения и переносил его пощёчины, а потом так же молча терпел самое страшное унижение в моей жизни. Тогда он даже не раздел меня полностью - просто нагнул и заломил мне руки. Я вел себя тихо, боясь, что нас кто-то услышит. На этот раз Квирелл не был так тороплив, и все происходило небыстро, отчего моя пытка, казалось, длилась бесконечно. Я сдерживался изо всех, чтобы не заплакать, потому что мне еще никогда не было так больно и страшно - шок не позволил мне этого сделать.
Когда же он получил то, что хотел, его ярость иссякла, он даже потрепал меня по волосам и сказал:
«Для первого раза неплохо, Гарри, но ты недостаточно стараешься.»
И я понял, что это было только начало моих мучений.
После этого случая существование личности Гарри Поттера, как разумного существа, имеющего право на уважение, для меня закончилось. Я был омерзителен сам себе и ненавидел себя больше, чем кого-либо. Мне казалось, что теперь я грязный, что я действительно плохой, раз со мной можно было так поступить. Никто не догадывался, что произошло между мной и Квиреллом, но у меня началось помешательство - мне казалось, что все перешептываются у меня за спиной, обсуждая то, что со мной случилось. Мне казалось, что мои новые друзья как-то странно на меня смотрят, и я перестал с ними общаться, боясь, что если они узнают, то возненавидят меня и расскажут об этом остальным.
Профессоров я теперь тоже опасался, боясь представить, на что способны остальные, если один безобидный на вид Квирелл причинял мне такие страдания. Он как-то раз обмолвился, что все преподаватели в этом замке заодно, и если я вздумаю жаловаться или, как он говорил «трепаться», он непременно об этом узнает, и тогда мне лучше не знать, что он со мной сделает. Я верил ему безоговорочно, даже не допуская мысли проверить его слова. Я окончательно уверился в его правоте после того, как Макгонагалл отправила меня к нему на целую неделю «на отработки» - стоит ли говорить, что к концу этой недели я едва мог сидеть - о том, что каждый поход в туалет превращался в пытку, я и вовсе молчу. Я понял, что в этой школе не существовало ни одного человека, способного защитить меня.
Поэтому при первой же возможности я бежал от людей, прятался по закоулками замка, бродил по окрестностям школы, но Квирелл как будто невзначай находил меня и раз за разом насиловал, принуждая делать всякие омерзительные вещи. Поначалу я держался, как оловянный солдатик, и сносил издевательства молча, но однажды не смог вынести боли и расплакался в процессе. В тот момент я лежал на спине, и лицо моего мучителя было мне прекрасно видно - никогда не забуду то выражение исступленного восторга, которое возникло у него при виде моих слез.
«Мальчику очень больно, не правда ли?» - жарко прошептал он с горящими глазами и, услышав мое тихое судорожное «да», со стонами забился в экстазе.
Я интуитивно понял, что больше всего на свете его возбуждал вид моего страха и моих слез; наблюдать, как я мучаюсь, ему нравилось намного больше, чем то, что он со мной непосредственно делал. Потому я, всячески стараясь ему угодить, больше не отказывал ему в этом удовольствии, и каждый раз кричал и плакал, чтобы он поскорей дошел до пика и отпустил меня.
В первое время я ужасно страдал от того, что меня так часто и грубо использовали. Я отсиживался все свободное время в гостиной Гриффиндора над книжками - там Квирелл не мог меня найти и увести с собой. Но тот был ненасытен. Не желая дать мне передышку ни на неделю, он просто начал назначать мне отработки в любое время в любой день, а я не мог ему не подчиниться.
Я считал, что моя жизнь была отвратительна, и я сам был отвратителен, но я ни разу не задумался о самоубийстве, потому что у ничтожного Гарри была великая цель. Я страстно мечтал стать великим, сильным волшебником, чтобы другие любили меня за мои талант и могущество, и в своем стремлении овладеть магическим искусством я отдавал учебе все свободное время и методично постигал волшебные науки. Сейчас вспоминая тот период, я всерьез полагаю, что тогда учеба спасла мне жизнь, не дала сломаться, хотя и не удержала меня от совершения преступления.
Шло время. Человек, знаете ли, удивительное существо в некотором смысле - умеет адаптироваться к любым условиям и ко всему привыкает. Вот и я за несколько месяцев постоянного страха и унижений смог привыкнуть даже к насилию и смирился со своей участью, воспринимая новые наносимые мне оскорбления уже не так остро.
«Вчера Квирелл снова сделал со мной это», - оставлял я будничные записи в своем дневнике, будто сообщал о прогулке с друзьями.
Я заметал следы наших с Квиреллом «отношений», беспрекословно подчинялся ему во всем и даже демонстрировал свою признательность, чтобы заслужить его расположение.
Стыдно признаться, но я каждый раз, как собака, ластился к этому чудовищу, целовал ему руки и говорил, что люблю его, в надежде, что за это он сжалится надо мной и перестанет мучить. Я вел себя как маленькая шлюха, притворяясь, что мне было приятно его общество, и заверял в своей любви в то время, как на самом деле ненавидел его. Тогда я слишком плохо понимал психологию таких людей. Ему не была нужна ни моя любовь, ни моя преданность - ему приносили наслаждение только слезы и боль. Разумеется, он не верил ни в мою привязанность, ни в мои чувства к нему, или быть может, просто не обращал на них внимания, так как на меня самого ему было плевать. Я был объектом его похоти, обезличенным ребенком, от которого при первой же угрозе разоблачения он без сожаления бы избавился.
Меня методично и со знанием дела ломали, все глубже втаптывая в грязь, и я никогда не посмел бы просить кого-либо о помощи. Но даже моему терпению однажды пришел конец.
В один из разов Квирелл, утоляя свою порочную страсть, как будто сорвался с цепи и совсем озверел. Уже почти ночью он затащил меня сонного в ванную для старост и больше часа избивал и насиловал различными способами. Его толчки были слишком грубыми - он сильно порвал меня тогда и, испытав максимальное удовольствие от моих рыданий и криков, бросил голого посреди ванной в луже собственной крови. Несколько часов я один лежал на холодном мокром полу без движения и не мог встать. Казалось, что после такого можно желать только смерти, но именно в тот момент во мне запоздало проснулись ярость и желание мести, и я принял решение его убить.
Квирелл сам заложил мне в голову мысль о том, что я был дурен и испорчен, а у меня не было причин сомневаться в его словах - уже тогда для меня не существовало никаких моральных запретов, которые я не мог позволить себе нарушить.
К вопросу убийства я подходил скрупулезно и вдумчиво. Я искал такой способ, который обеспечит моему тирану длительные предсмертные мучения, поэтому простые способы, вроде удара ножом в грудь или шею, я даже не рассматривал. Я мечтал увидеть, как он извивается в агонии и умирает на моих глазах - так сильно я его ненавидел! Я лишь не знал, как заставить его это сделать и при этом не навлечь на себя подозрения.
