Малдер от души смеется.
- Моя семья привыкла к тому, что я брожу по дому в любое время ночи, - говорит он. – Полагаю, им не придется сильно перестраиваться, если я продолжу это делать и после войны.
- Из всех моих родных у меня всегда был самый крепкий сон, - сообщает Скалли. – Моя мать говорит, что даже когда я был еще совсем маленьким, то мог и фактически засыпал в любое время, в любом месте и любом положении.
- Сейчас это определенно сослужит тебе хорошую службу, - замечает Малдер. – Завидую этой способности. Мне довольно легко заснуть, если я такой уставший, как в последнее время… но подожди до зимы, когда нам нечем будет заняться, кроме строевой – я буду полночи бродить по лагерю.
- Тогда я стану дремать днем, чтобы составлять тебе компанию в этих твоих ночных брожениях, - говорит Скалли, и Малдер усмехается ему. Мысль о том, что им придется провести зиму в поле с почти полным отсутствием каких-то занятий и невозможностью куда-либо пойти, кажется менее унылой, если компанию ему составит Скалли.
Скалли с трудом выпрямляется, потирая заспанные глаза, и придвигается ближе к Малдеру.
- Дай взглянуть на твою голову, - говорит он и тянется к платку, все еще обернутому вокруг раны Малдера; тот покорно поворачивается. Скалли осторожно снимает импровизированную повязку, и Малдер вновь ощущает, как пальцы друга осторожно ощупывают рану, но на этот раз дискомфорт куда меньше, чем вчера. Скалли издает тихий удовлетворенный звук и убирает руки.
- Заживает хорошо, - сообщает он Малдеру, складывая запачканный платок и убирая его в карман. – Будет, вероятно, чесаться по мере заживления, но боли ты не почувствуешь.
- Спасибо, Скалли, - благодарит Малдер, но тот лишь отмахивается и начинает собирать свои вещи, небрежно брошенные прошлой ночью, когда он зашел в палатку и попросил разрешения остаться. Малдер делает то же самое. Когда он надевает китель, ему внезапно приходит на ум одна мысль. – Знаешь, Скалли, - замечает он, - по-моему, я никогда не видел, чтобы ты снимал свой китель перед сном. Разве тебе в нем удобно? Особенно в такую жару?
Скалли опускает глаза, не встречаясь с ним взглядом… и Малдер готов поклясться, что бледные щеки его друга слегка розовеют.
- Жара меня не слишком беспокоит, - пожимая плечами, говорит он и встает, чтобы застегнуть ремень. Тяжело вздохнув, Малдер поднимается на колени, сворачивает спальный коврик и ремнями закрепляет его на спине над ранцем. Они со Скалли подныривают под полог палатки и выходят навстречу влажному пасмурному июльскому утру.
В отсутствие приказа двигаться дальше солдаты полка либо слоняются по лагерю без дела, либо группами сидят у костра с готовящейся едой, пользуясь этим затишьем, чтобы восстановить силы после двух дней сражений, последовавших за днями непрерывных переходов по жаре. Малдер и Скалли усаживаются у костра вместе с остальными мужчинами из их роты, но вскоре начинает накрапывать дождь, и они вынуждены ретироваться под укрытие ближайших деревьев. Снова устроившись и наблюдая за дождем, никто из присутствующих, кажется, не испытывает потребности заполнить возникшую тишину разговорами.
- Я сегодня заходил в госпиталь, - какое-то время спустя объявляет один из собравшихся, рядовой Йоргенсен. – Видел некоторых наших. Ну, то, что от них осталось.
- Я и сам подумывал сходить туда прежде, чем мы двинемся дальше, - говорит Малдер, но Йоргенсен качает головой.
- Я бы на вашем месте этого не делал, - горячо возражает он. – Я уже здорово жалею, что ходил.
- Почему? – спрашивает Малдер.
- Там черти что творится. Снаружи палаток свалены в кучу отрезанные конечности, воняющие так, что хоть святых выноси, да еще облепленные мухами… люди внутри кричат и плачут перед смертью… - Он содрогается при этом воспоминании. – Этих людей с ножами называют хирургами, врачами, но правильнее было бы называть их коновалами – вот кто они на самом деле. Стоит только тебе получить ранение в руку или ногу, как они сразу говорят: отрезай ее. Это все, что они умеют.
- Ты и понятия не имеешь о том, каково это – быть полевым хирургом, Йоргенсен. Отрезать поврежденную конечность – это единственное, что они могут сделать в большинстве случаев, - гневно восклицает Скалли. Малдер резко поворачивает голову в его сторону, удивленный столь бурной реакцией– и не он один. Йоргенсен и сам озадачен; Скалли редко общается с ним, несмотря на то, что они делили палатку в течение нескольких месяцев.
- Да? А тебе-то откуда это знать, малыш Дэнни? – огрызается он, окидывая оппонента сердитым взглядом. Скалли выглядит так, словно вдруг осознал, что сказал лишнее, и медлит перед ответом.
- У моего отца был… был друг в Вест Честере, - запинаясь, начинает он. – Он был врачом и, когда разразилась война, вызвался работать полевым хирургом. Он рассказывал нам о том, что собой представляют полевые госпитали, когда однажды заезжал навестить отца. Он говорил, что при том количестве раненых, с которыми госпиталям приходится иметь дело, и недостатке квалифицированных докторов, чаще всего выбор стоит между отрезанием поврежденной конечности и медленной смертью пациента от заражения крови или инфекции.
Рядовой Йоргенсен, которому нечего на это ответить, погружается в угрюмое молчание, но Малдер с любопытством приглядывается к Скалли. Он чувствует, что за этой историей стоит больше, чем его друг открыл им – что он не договаривает чего-то важного об этом знакомом своего отца. Он делает себе мысленную заметку спросить Скалли об этом позже, если посчастливится, так, чтобы молодой солдат не спрятался в свою раковину в тот же момент и не замолк, как обычно происходит, когда в разговоре всплывает тема его семьи.
Утро плавно переходит в день, приносящий мало изменений в погоде, пока около двух часов не звучит звук горна, означающий, что полку пора сворачивать лагерь и собираться в поход. Малдер помогает сложить палатки и потушить костры, после чего выходит на дорогу вместе с остальными людьми.
Прискорбно видеть полк в сборе при свете дня, когда их потери кажутся особенно заметными из-за куда меньшего числа солдат в их ротах. Они сомкнули ряды, и в них нет пустот, но все равно наглядное доказательство сокращения их количества подобно болезненной пощечине.
- Я слышал, что в других полках дела обстоят даже хуже, - тихо делится с ним информацией Скалли, когда они занимают свои места. – Мне рассказывали, что 24-й Мичиганский потерял троих из четырех своих людей убитыми, ранеными или захваченными в плен.
Малдер пытается представить, нарисовать в уме картину полка, уменьшенного до четверти от своего первоначального состава всего за один день, когда из десяти рот остаются лишь три, и это причиняет ему боль. Он косится на Скалли, и чувство вины от того, что он осознанно ведет кого-то столь юного в бой, где людям приходится иметь дело с такими вот вероятностными исходами, охватывает его с новой силой.
- Скалли, - говорит он, понижая голос, чтобы его не услышали остальные, - я хотел кое-что с тобой обсудить.
Скалли вопросительно смотрит на него.
- Что именно? – спрашивает он. Рядовой рядом с ним, низенький коренастый мужчина по фамилии Эмерсон, переводит взгляд на молодого солдата, усмехается и толкает локтем своего соседа. Малдер ругается про себя; сейчас определенно не место и не время начинать личный разговор.
- Так, ерунда, - поспешно отвечает он. – Неважно.
Дана команда двигаться, что они и делают. Малдер рассеянно размышляет над тем, куда они направляются и что их ждет дальше. Полковник Скиннер, возглавляющий полк верхом на лошади, еще не поделился со своими капитанами планами на день. У Малдера возникает сильное подозрение, что даже Скиннер, вероятно, не знает, куда они идут. Насколько ему известно, никого еще официально не назначили командовать 3-й бригадой вместо полковника Винсента, и, вполне возможно, Скиннер просто следует за полком перед ними и надеется, что они откуда-нибудь получат приказы.
Всего через несколько минут после возобновления марша накрапывающий дождь внезапно превращается в ливень, и вскоре уже грунтовая дорога, по которой они идут, становится грязевым потоком. Продвижение замедляется: и без того уставшим людям приходится прилагать еще больше усилий к тому, чтобы переставлять ноги в пристающей к их ботинкам грязи, а когда жужжащие рои комаров находят их и начинают лакомиться любой незащищенной плотью, которую могут обнаружить, страдания полка достигают своего апогея.
