– Переполоха? – вопрошаю я. Мне уже не нравится, как это звучит. Будто название фильма М. Найта Шьямалана [1].

– В День независимости. Два года назад, – поясняет Олдрик, ерзая на сиденье. По моей спине пробегают мурашки. – Значит, ты знаешь, о чем я говорю? – спрашивает он, прежде чем я успеваю вернуть равнодушное выражение лица, и по его губам скользит улыбка.

Это случилось не только со мной. Я это знала, но странно слышать подтверждение от кого-то еще. В ту ночь я использовала свои силы на отце. У меня так и не получилось узнать, что же в действительности тогда произошло.

«Но какая теперь разница?» – спрашивает тоненький голосок с задворок моего сознания.

Я откидываю голову на потертое виниловое сиденье. Кто-то нарисовал горящий цветок королевы ядов на внутренней стороне крыши фургона. Это уже как-то слишком.

– Что ж, ладно. Можете высадить меня на следующем светофоре, пожалуйста?

Все поворачиваются ко мне, кроме Сапфиры, которая прожигает меня взглядом через зеркало заднего вида. Ее голубые, как лед, глаза ничего не выражают, пока фургон сворачивает влево… ближе к побережью.

– Вот так благодарность, – протягивает Олдрик, вскидывая бровь.

– Я не собираюсь ехать с вами в какой-то секретный штаб, чтобы планировать революцию против смотрителей. Уж лучше я попытаю счастья с полицией.

Олдрик склоняет голову набок и недоуменно хмурится, глядя на Тео.

– Тео, ты планируешь революцию?

– Нет, насколько я знаю. А ты, Сапфира?

Та отрывается от дороги, чтобы оглянуться на нас. На ее губах играет улыбка, пока мы останавливаемся на красный свет.

– Всегда. Но против смотрителей? Нет.

Она включает поворотник, чтобы переместиться в другой ряд, поскольку впереди ведутся дорожные работы. Я показываю на рисунок на крыше.

– Нет?

Олдрик вытягивает шею.

– А, ты об этом. Что ж, так мы празднуем нашу свободу. Смотрителей больше нет.

– Или же они просто выжидают подходящего момента. Такое уже случалось раньше.

– Ого! А они здорово тебя напугали.

– Если не боишься смотрителей, то ты идиот, – огрызаюсь я. – Они и прежде уходили в подполье. А когда возвращались, то не особенно любезничали с теми, кто бросал им вызов.

Я говорю прямо как мой отец.

– На этот раз все по-другому, дорогуша, – говорит Олдрик, поворачиваясь к лобовому стеклу. – Наступил новый день.

Возможно, он и прав. Тот факт, что теперь мы можем показывать свои способности людям, хотя раньше это было невозможно, что-то да говорит. Вдруг смотрители просто решили перестать прибивать цветок королевы ядов к дверям? Вдруг они перестали устранять тех из нас, кто представлял угрозу для тайны?

Но даже пока я прокручиваю эти слова у себя в голове, в моем горле пульсирует другая мысль.

Сомнительно.

– Черт, – сплевывает Сапфира, когда движение машин замедляется.

Я выглядываю в окно. Вдоль дороги выстроились строительные бригады. С крана свисает огромная стена из матового защитного покрытия, скрывая работу от чужих глаз.

– Нужно было напомнить тебе не ехать этим путем. Пробка тянется на следующие шесть кварталов, – говорит Тео.

– Ага, спасибо за своевременную помощь, Тео, – рявкает Сапфира через плечо и вновь меняет ряд. Затем проверяет слепую зону и давит на газ.

– Куда вы меня везете? – спрашиваю я. При мысли о смотрителях по моему горлу поднимается обжигающий страх, и мне нужно отвлечься.

– В «Грот», – отвечает Тео, оглядываясь на меня. – Штаб сопротивления. – Театрально разводит руки и по-дурацки салютует мне. Этот парень что, смеется надо мной?

Я закатываю глаза.

– В укрытие?

– Что-то типа того, – кивает он и вновь поворачивается вперед.

Я долго пробыла в бегах и видела разные способы выживания, которым научились аномалы. Укрытия – один из них. Все аномалы используют свои способности, чтобы защищать друг друга и сохранять в тайне свой дом. Одного поля фрики, я полагаю. Я наткнулась на один такой в Портленде, действующий в заброшенной обувной фабрике, и жившие там аномалы целых шесть месяцев выдавали себя за строительную бригаду. Время от времени я встречаю доброго и наивного незнакомца, который думает, что я стану неплохим дополнением к его общине. Я всегда им отказываю, ссылаясь на то, что я волк-одиночка, хотя это полная чушь. Я ненавижу быть одна. Ненавижу, когда мой голос ломается и хрипит, потому что я давно ни с кем не общалась. Мне бы очень хотелось влиться в такое сообщество. Снова завести друзей. Чтобы меня знали до самых теней, прилегающих к костям. Но моя сила слишком опасна.

– Это место, где живут крутые ребята, дорогуша, – кричит Олдрик через плечо. – А своей выходкой с мини-потопом ты как раз прошла отбор. Устраивайся поудобнее, мы скоро прибудем туда.

Они не понимают, о чем говорят. Не знают, кто я такая.

– Меня зовут Веспер [2], – парирую я. – Избавь меня от своей «дорогуши». – Он уже второй раз назвал меня так. Я сыта по горло этой фигней.

– Веспер? – Аланна сонно приподымается и трет лоб. – Я ненавижу прозвища Олдрика, но даже я бы предпочла быть дорогушей, чем Веспер.

Я закусываю губу и откидываюсь на спинку сиденья. Сапфира везет нас через ржавые ворота. Над входом просверлили отверстия для таблички, на которой написано розовой краской из баллончика:

Оставь надежду,

всяк тупица сюда входящий.

Я переночую с ними, соберусь с силами и утром уйду. Как бы мне ни претило это признавать, я истощена. А с учетом всех решений, которые я приняла за этот вечер? Считайте меня тупицей.

Точно не помню, какие слова использовал мой отец в ту ночь, когда полностью разрушил мою жизнь. Я находилась в таком шоке, что слова просто витали вокруг меня, отказываясь проникать в голову и укореняться в ней. Но я отчетливо помню тот момент, когда он сказал, что я – предвестница.

Помню, как закричала на него, спрашивая, откуда он знает и как может быть таким спокойным.

Помню, как он ответил, что тоже когда-то им был.

Помню, как пол накренился, воздух опалял меня с каждым вдохом.

По моим щекам катились слезы, собираясь в складочке между крепко поджатыми губами. Он врал мне. Он на протяжении многих месяцев знал, что происходит, и ни слова не сказал.

– Был? – наконец спросила я с зарождающейся в груди надеждой. – От этого можно избавиться?

Скорбь в его глазах мигом ее погубила.

– Нет, Вес.

Я просто сидела, позволяя тяжести разочарования закатать меня в цемент. Такой вязкий. Липкий. Смертельный.

Папа потянулся к столу за блокнотом и ручкой и начал говорить своим фирменным голосом юриста, будто понял, что я расклеиваюсь и мне нужна какая-то опора.

– Но ты можешь научиться это контролировать.

Тогда я подняла голову, и во мне загорелся уголек надежды.

Мы сказали, что работаем над проектом по английскому языку, но вместо этого отец вводил меня в курс теневого мира, существовавшего внутри и под нашим.

От него я узнала, что мы бываем разных видов. Их минимум десятки. А может, и сотни. Их называют кланами. У каждого свои способности, и все появились в разных уголках карты.

Камнекожие – на тихоокеанских островах. Миазмы – в Центральной Америке. Вертиазмы – в Эфиопии. «Аномалы существовали всегда, – объяснил он. – Просто нужно было знать, где искать».

Я узнала, что у аномалов свои войны, свои мифы – свои герои и злодеи. Тайные истории, спрятанные между камнями и закопанные в безымянные могилы. Они жили параллельно моему миру, скользя рядом с избитыми сюжетами, которым нас учили на уроках истории. Я впитывала в себя информацию и училась всему, чему могла. Аномалы помогли Эдисону изобрести лампочку. Перевертыши оказывали помощь в знаменитой поисково-спасательной миссии во время Второй мировой войны.