- Давай, Василий Алексеевич, поговорим откровенно. Ты меня знаешь, я тебя тоже. Трудно тебе приходилось - знаю. Ну, сорвался. Власть-то своя, советская, она понять может.
- Ты насчет семян? Верно, виноват. Доверился прохвосту. Несу полную ответственность.
Андрейкин многозначительно глянул на Киреева и продолжал:
- А ведь дело-то серьезное: вредительством называется. Значит, запишем: "Признаю себя виновным..."
- Признаю, не доглядел.
- А ты, Василий Алексеевич, куда ездил двадцать восьмого марта?
- К вам, в райцентр. Просил семянную ссуду.
- А зачем наган брал с собой?
- Наган? Да он у меня с гражданской войны лежит на полке в переднем углу, где раньше иконы были.
Без единого патрона. Я храню его как самую дорогую память.
- Симочкин, принеси! Герасимов, ты когда видел Белова последний раз?
- Накануне.
- Когда узнал о порче семян?
- Тогда и узнал. - Утром пришли с Ильёй на склад и увидели.
- Ты знал, что Белов собирался в Перевал?
- Кабы знал, так по пути довез бы. Он мне ничего не говорил, да я еще в то время и сам не надумал ехать.
- А кто убил Илью Белова? - вкрадчиво спросил Андрейкин.
- Я тебя хотел об этом спросить. Ты ведешь следствие.
- Гражданин Герасимов! - загремел Андрейкин. - Я требую правдивых показаний!
- Что-о? - Герасимов побледнел, полез в карман, достал кисет, кое-как свернул цигарку, закурил и неестественно спокойно проговорил: - Дурак ты, Андрейкин. Меня, что ли, подозреваешь? А еще сидишь на ответственном посту.
Андрейкин побагровел, сжав массивные кулаки, медленно и тяжело поднялся и отрывисто, с хрипотцой в голосе отрубил:
- Симочкин, возьми его!
Когда милиционер увел Герасимова, Киреев спросил:
- Вы что, в самом деле Герасимова подозреваете в убийстве?
- Да больше и подозревать некого. Ведь он один отлучался из деревни двадцать восьмого марта! Мало того, я получил сведения, что он в Перевале разговаривал по телефону утром того дня и телефонистка заметила у него на руке следы крови. Герасимов озлоблен неудачами, а тут еще порча семян. Колхоз и без того отстающий. С колхозниками груб, с районными работниками не ладит. Давно его собирались заменить, да все руки не доходили. И знаешь, кого метили на его место? Покойного Илью! Нам это тоже надо иметь в виду. Герасимов, конечно, не классовый враг, а нет-нет да и прохаживается насчет партийного руководства.
Правда, выше области не поднимался. А наган? У кого он еще есть?
Андрейкин устроил очную ставку Герасимову с Поповым. Попов на вопросы отвечал неторопливо, обдуманно, уверенно, а Герасимов горячился, вскакивал с табуретки, под окрики Андрейкина садился и свирепо зыркал глазами.
- Ты припомни, Василий Алексеевич, сколько раз я говорил тебе, что крыша протекает и семена могут сопреть. Даже заявление тебе подал. Неужто забыл?
- Врет он все. Ничего не говорил!
- Василий Алексеевич! Я же заявление тебе подал после отчетного собрания, а ты его в стол бросил. Я еще сказал, что насчет семян, а ты сказал, что сам все знаешь. Вспомни! - упрашивал Попов.
- Врешь! - твердил Герасимов, не глядя на Попова.
Андрейкин снова постучал Симочкину и, когда тот вошел, приказал:
- Иди с ними и обыщи стол председателя колхоза.
Найдешь заявление Попова - тащи сюда.
Заявление нашлось в ящике стола среди старых ненужных бумаг.
- И теперь будете отпираться? - переходя на "вы", спросил Андрейкин зло.
- Чего отпираться? Не видал я этой бумажки, да ее там никогда и не было.
Направив Герасимова в райцентр Приреченское под конвоем Симочкина, уехал и сам начальник райотдела.
Результатами своего розыска внешне казался довольным, бодрился, а где-то внутри копошилось сомнение.
"Мог ли старый коммунист Герасимов пойти на такое подлое дело?" А кто еще? Ответ на это "кто еще?" и успокаивал: нет никого!
II
Милиционер Симочкин со своей канцелярией располагался в небольшой комнатушке с отдельным входом рядом с кабинетами председателя сельсовета п председателя колхоза. Посредине комнаты стоял кухонный стол, окрашенный суриком и покрытый кумачовой скатертью, испещренной чернильными пятнами.
Много места занимал на столе самодельный письменный прибор, сооруженный из толстой доски, с двумя чернильницами-непроливашками.
Неудобно расставив ноги по обе стороны стола, на табуретке сидел Симочкин и писал. Ему не удавались канцелярские обороты речи, а писать простыми, обычными словами он считал признаком необразованности.
На приветствие вошедшего Киреева Сймочкин реагировал с достоинством человека, занятого важным служебным делом, то есть головы не поднял, на вошедшего не глянул, а молча продолжал писать. Неторопливо дописал бумагу, искоса посмотрел на' ровные строчки, взял другую ручку и расписался красными чернилами. И только после этого поднял глаза на вошедшего, узнал Киреева, вскочил и отрапортовал:
- Старший милиционер Сймочкин! Возвратился из служебной командировки и приступил к исполнению своих прямых обязанностей. От товарища начальника райотдела получил надлежащие указания и нахожусь в полном вашем распоряжении.
Киреев дал Симочкину задание проследить за работой ревизионной комиссии колхоза, самому осмотреть семенной склад и составить акт о порче семян.
Молодой чекист не мог примириться с мыслью, что коммунист Герасимов, чапаевец-убийца, что он поднял руку на комсомольца, селькора. Все улики против него казались случайным стечением обстоятельств.
Он покинул обжитый Андрейкиным кабинет председателя сельсовета, никого к себе не вызывал, а сам "пошел в народ". Его открытое, добродушное лицо, доверчивый взгляд серых глаз, простота и непринужденность в обращении с людьми развязывали языки.
Говорили по-разному. Которые похитрее, те старались выпытать у молодого следователя, что он узнал по этому позорному для села делу, но большинство колхозников искренне старались помочь найти убийцу и охотно пространно рассказывали все, что знали, слыхали, предполагали о покойном Белове и об арестованном Герасимове.
Запомнились слова колхозного шорника:
- Хоть и грубоват был с народом Василий Алексеевич, а человек он правильный. Коммунист, одним словом. Разве он пойдет на такое дело? Не знаю, как там Андрейкин искал, а только не нашел душегуба. И пока его не найдут, всем нам неспокойно, будто все виноватыми ходим.
