- Вся семейка хороша: что отец, что сын!

- А лорд Томлинсон тот еще персонаж! Через день пойдет на виселицу, а смелости хоть отбавляй!

- Казнить, казнить, казнить!

- Ему некуда было девать свою любовь, а я ее принял! И да, я люблю Вашего сына, а он любит меня! – закричал Луи, вжимаясь в стену, чтобы мистер Блэкроуд не смог до него дотянуться сквозь прутья решетки, - и если я должен умереть за свою любовь, за то, что посмел полюбить человека своего пола – что ж, я готов!

- Вы слышали?! Нет, вы слышали?! – истерически захохотал мистер Блэкроуд, заламывая руки, как плохой актер, - он еще диктует нам условия! Ты должен молить Бога, что я не сразу тебя прикончил на том самом месте, и дал тебе возможность увидеться со своими родственниками! Но будь уверен, ты никогда их больше не увидишь!

- Казнить! Казнить! Казнить!

- Отрубить ему голову!

- Повесить!

- Сжечь!

- Папаша, сумасшедший, конечно, но они одного пола!

- Казнить, казнить, казнить!

- Тишины, я прошу тишины! – снова судья Стентон попытался призвать всех к молчанию, - мистер Томлинсон, скажите мне правду, равно как перед Богом: Вы правда состояли в любовной связи с сэром Уильямом Блэкроудом?

Мистер Блэкроуд-старший пошел красными пятнами от гнева.

- Да, - с вызовом ответил Луи, поднимая глаза на толпу, - в течение двух лет.

Толпа закричала, мистер Блэкроуд издал нечеловеческий вопль.

- Ирод! Мразь! Сволочь! Чудовище! Да я тебя…

- И Вы признаете, что… Что позволяли себе действия… Интимного характера, направленные… Направленные на унижения достоинства сэра Уильяма? – начал Стентон, и вдруг Луи улыбнулся. О, это было так странно – видеть на избитом лице такую искреннюю улыбку! Он словно посмеивался над всеми этими низкими людьми, которые не могли понять то чувство любви, той любви, за которую можно дать отдать свою жизнь!

- Я никогда не унижал достоинство мистера Уильяма, сэр. Но желание вступить в любовную связь у нас было обоюдным. Я не принуждал его и не насиловал. Он был не против.

- Не против! Не против! Вы слышите! Он разрывает мне сердце! Если есть здесь отцы, у которых есть сыновья, не дайте этому наглецу жить!

- Казнить! Казнить! Казнить!

- Он от богатства своего совсем ума лишился!

- Я слышал, отец после смерти отгрохал ему кучу денег!

- Не удивлюсь, если братца, того, светловолосого, они сами заморили, чтоб денег побольше отхватить!

- А теперь по наклонной, по наклонной!

- Срам какой!

- Стыд!

- Казнить, казнить, казнить!

- Сэр Томлинсон, Вы понимаете, что только что, прилюдно, признались в своем преступлении?

- Если Вам угодно, господин судья, называть это преступлением, то да, я признался.

- Вы понимаете, что Вам за это грозит? Это не простое преступление. Мы даже не позвали к Вам адвоката, ибо то, что Вы совершили – является самым страшным преступлением против воли Божьей…

- Я все понимаю, - пожал плечами Луи, - Вы навесили на меня ярмо преступника, но я ничего не сделал.

- Ты осквернил моего сына! Я вообще не понимаю, почему ты до сих пор здесь, а не в петле!

- Я не жалею, что осквернил Вашего сына. Мне понравилось.

- Урод!

Мистер Блэкроуд подлетел к Луи и плюнул. Толпа зааплодировала и гнусно захихикала. Мне даже показалось, что я услышал, как стул, на котором сидел Лиам, опрокинулся, и он выскочил вон из зала суда. Он не мог смотреть, как его брата прилюдно унижают.

Луи ничего не ответил. Он утер лицо рукой и с вызовом улыбнулся. Он хотел доиграть эту роль до конца. Он понимал, что вот это вот – действительно его последний спектакль под названием жизнь. Только тут никто не похвалит или не поругает за то, как он сыграл. Не будет репетиции, не будет цветов и оваций. Это жизнь, беспощадная и суровая.

Я не знаю, мистер Малик, своего отношения к тому, что совершил Луи. Я много об этом думал, и, как священник, наверное, должен был быть в ряде первых, кто нанес бы ему удар плетью по спине. Но я не чувствовал в себе ненависти или отвращения к этому молодому человеку. Я жалел его и восхищался его храбростью. Он знал, как опасно его чувство, знал, что, один неверный шаг, и он будет проклят, он будет убит! Но он все равно любил. И я жалею только об этом – что я так не и не успел пожать ему руку и выразить всего восхищения. Жаль, что он так плохо кончил…

- Господа присяжные, я прошу вас посовещаться и вынести ваш вердикт. Если у Вас есть последнее слово, - мистер Стенсон посмотрел на Луи, и во взгляде его просквозила плохо прикрытая брезгливость, - Вы можете высказаться.

Люди посмотрели на Луи. Сейчас он казался Христом, измученным, израненным, но с улыбкой всепрощения глядящего на своих гонителей. Он еще раз утер лицо рукой, а мистер Блэкроуд сжал руки в кулаки, готовый при первой же возможности выбить лорду все зубы.

Луи поискал глазами в толе Эрику. Он увидел ее. Лицо его озарилось той улыбкой, что так роднила его с Найлом в его последний час. Эрика, смахнув слезы, улыбнулась в ответ.

- Господа, - тихо заговорил Луи, и в голосе его было такое непередаваемое щемящее чувство, что те, кто до этого до одури кричал «Казнить» смиренно потупили взоры, словно слушали проповедь, - я не преступник. Да, я пошел против Бога, но ради чего? Ради любви. Все, что я делал, было во имя любви. Я люблю Уильяма, и не хочу, чтобы он страдал. Не вините его и не подвергайте никакому суду. Я старше, я должен был думать, но я нашел в этом юном, кротком сердце то, что искал всю жизнь. Он дал мне то, что никто дать не мог – веру. Веру и надежду в свои силы. Я… Он являлся для меня лучом света, и я бесконечно благодарен ему за ту дружбу, за ту любовь, что он мне дал. Люди всегда будут завидовать и осквернять чужую любовь, если она не похожа на их собственную. Что ж, Бог им судья! Бейте меня плетьми у позорного столба, обезглавьте, сожгите, избейте до смерти – мне будет все равно. Ни одно оружие не сможет выбить любовь из моего сердца. Если бы я смог прожить свою жизнь еще раз, я бы сделал все то же самое. Я готов умереть за свою любовь, и я надеюсь, что когда-нибудь, общество станет другим. Что оно не будет навешивать ярмо преступника на человека только за то, что он полюбил того, кто является представителем его пола. Любовь одна, она едина. И она не может быть грязной, плохой, безнравственной или преступной. Любовь – святыня, и неважно, какой объект она для себя избирает. Я горжусь своей любовью, я горжусь тем, что, я мужчина, и что я полюбил мужчину!

Зал загудел, как рой пчел. Люди повскакивали со своих мест, стали грозить Луи кулаками. Они готовы были растерзать его, не моргнув и глазам. Какие ужасные слова он говорил! Мужчина полюбил мужчину! Казнить! Казнить! Казнить! А он гордится этим! Он не человек, он – Сатана! Убить его! Убить! Убить! Предать земле, сейчас же! Эй, люди, держите подальше своих сыновей, если не хотите быть оскверненными!

Я смотрю, глаза у Вас покраснели. Не стоит принимать эту историю так близко к сердцу, мистер Малик. Возможно, у нее и не было другого исхода событий, кроме тех, которые произошли.

Как бы трогательно ни звучали эти слова, как бы ярко и воинственно ни горели глаза лорда Томлинсона, как бы восхищенно он ни говорил, словно обретя второе дыхание – на присяжных она не произвела никакого воздействия.

Пока они совещались, краем уха слушая его излияния, все уже было известно. Мистер Блэкроуд, который во время речи Луи, стоял рядом с судьей Стенсоном, несколько раз кивнул кому-то из толпы присяжных.

Но Луи верил! Он смотрел на толпу и верил, что вот сейчас, сейчас… Это все закончится. Его обвинят, но оставят в покое. Нельзя разрушить жизнь человека только за то, что он кого-то полюбил!..

- Мы выслушали обе стороны, мистер Стенсон. И готовы вынести свой вердикт, - сказал мужчина в очках и с пышными усами. Он поднялся со скамьи, на которой восседали все присяжные.

Луи перехватил пальцами прутья решетки и сжал их так, что кровь выступили из-под обгрызенных ногтей. Эрика перекрестилась. Луи снова посмотрел на толпу, которая уже потрясала в воздухе кулаками и показывала страшные зубы. Где же Гарри? Пусть он придет и скажет, что он сделал это случайно! Нет, нет… Где Гарри? Он ведь… Он ведь не мог… Это же не он…