- Что тише? - говорит ей кто-то из учителей. - Себе лучший кусок забрали, а теперь - тише...

- Да с какой стати я опять ту же самую дрянь брать должен?! - кричит Виташа.

Он стоит у стола. Его растоптанные латаные валенки отбивают какой-то незнакомый танец.

- У меня тоже, разве это участок? - говорит Мария Филипповна словно сама себе. - Две березы посредине. Самый что ни на есть плохой участок...

- Давайте поменяемся, - говорит кто-то.

- А где у вас?

- У пруда...

- Ишь вы какой, - говорит Мария Филипповна. - Деловой какой!..

Шулейкин сидит, наклонив голову. Он делает вид, что углубился в план. У Клары Ивановны испуганное лицо. Растерянная улыбочка дрожит на губах.

- Тише, - просит она, - ну как вам не стыдно!

Желтая картофелина отскакивает от одного к другому. С нее срывают последнюю одежду. Она размахивает руками, пытаясь отбиться.

- Дверь, - говорит Шулейкин. - Закройте же дверь!..

А меня это не касается. Меня это не касается... А картофелина (еще сырая, еще не родившаяся даже) кричит душераздирающе.

- Перестаньте кричать, - морщится Шулейкин.

- Да перестаньте же,- почти плачет Клара Ивановна.

- Вы же учитель, - говорит Шулейкин.

- А чего же вы несправедливости...

- Что?

- Несправедливую...

- Что?

- Да дайте договорить! - кричит Виташа.

- Ну договаривайте, - мягко говорит Шулейкин, - ну договаривайте, пожалуйста...

- Ну? - говорит Клара Ивановна.

- Да брось ты, - говорю я Виташе. - Из-за картошки какой-то...

- Как не стыдно, - говорит Маракушев.

- Ты-то уж молчал бы, - говорит ему Виташа. - Мне бы твой участок...

- Гы-гы, - говорит Маракушев и уходит из учительской.

- Не умеют себя вести, - говорит Мария Филипповна и уходит следом.

И все расходятся постепенно. Только Виташа остается и я.

- Ну ладно, - говорит Виташа, - я ему припомню. Я о нем кое-что знаю... Ну ладно...

А в дверь учительской заглядывает Саша Абношкин.

- А тебе-то еще чего? - поворачивается к нему Виташа.

- А я не к вам, - говорит Саша.

И это как плевок. А мне хочется рассмеяться.

- Ты давно здесь стоишь? - спрашиваю Абношкина.

- Нет, - говорит он и краснеет.

И иду к нему туда, в коридор. Я ухожу совсем далеко. Но всё маячит перед моими глазами распростертая картофелина в изодранной кожуре...

Нас подобралась прелестная компания: председатель колхоза Абношкин, Шулейкин, Виташа, Мария Филипповна и я...

Мы идем на заём подписывать!.. Был я студентом, был я черт знает чем... Теперь включили меня в комиссию.

- Как это - чего тебе делать? - говорит председатель Абношкин. - Мы, стало быть, идем по избам... Все... Ну, стало быть, заходим...

- Да что он, не знает, как на заём подписывать? - говорит Виташа.

- Надо научить человека, - мягко говорит Шулейкин.

- Вы знаете, - говорит Мария Филипповна, - это очень просто. Значит, так...

- Да бросьте вы, ей-богу! - смеется Виташа. - Он вас разыгрывает, а вы...

- Я не разыгрываю, - говорю я.

- Послушай, - говорит Абношкин, - пойдешь - всё увидишь, как и чего. Надо, главное, чтобы все побольше подписали.

- Ну, у нас все сознательные, - говорит Мария Филипповна белыми губами.

Шулейкин подбородок теребит. Виташа на дорогу сплевывает.

- А может быть так, что не захочет кто-нибудь? - спрашиваю я.

- Ну что вы, - говорит Мария Филипповна, - мы же не себе собираем...

- Ну а если?

- Вот, ей-богу, сколько вопросов! - смеется Виташа. - Ты-то сам подписался?

- Люди ведь понимают, на что они деньги дают, - мягко говорит Шулейкин.

А впереди - Васильевка. Чернеют ее избы... Сейчас мы перебираемся через овраг, потом узкой тропинкой между двумя усадьбами - и улица... Я член комиссии. Мне, наверное, придется молчать. Мне, наверное, придется молчать, потому что ну что я скажу? Они это делают не впервые... Хорошо, я буду молчать. Я погляжу на них, как они это делают.

Нюра Осипова открывает нам дверь, а сама уходит в избу. Даже не здоровается. И мы молча идем за ней. У нее там ребенок по полу ползает. Маленький мальчик в ситцевой рубашке. Красный ситец с белыми рыбками.

- Ах ты, маленький, - говорит Мария Филипповна, - иди-ка сюда, иди-ка...

- Он ходить не может, - говорит от печки Нюра.

- Что ж это ты, молодой человек? - спрашивает Шулейкин. Он пальцем щекочет мальчика за ухом. Мальчику смешно. Он смеется беззубым ртом. Тянется к Шулейкину. И белые рыбки начинают плескаться в красном море...

- Ну вот, Нюра... - говорит Абношкин.

- Чего - ну вот? - говорит Нюра. - Мне давать нечего. Вот сам вернется, тогда... А мне нечего.

- А где он? - спрашивает Виташа.

- В город поехал... За сахаром, - говорит Нюра. А сама не отходит от печки. Тулупчик на плечах. Босые ноги в валенках.

- Ее муж, - говорит мне Шулейкин, - столяр. Первоклассный.

- Ты вот что, Нюра, - говорит Абношкин, тяжело дыша, - ты сама... Его ждать нам некогда. Хозяйка-то ты ведь?

- И чего вы с самого утра навалились?! - говорит Нюра. А лицо у нее молодое, некрасивое. Очень широкие скулы.

- Как вам не стыдно! - говорю я. - Мы все подписываемся. Мы же не себе это. Это для всех. Для всего народа.

- Стыдить ее не надо, - говорит Абношкин. - Она сама про всё это знает.

- Нюра - человек сознательный, - бодро улыбается Мария Филипповна. Но губы у нее белеют.

Нюра берет мальчика на руки.

- Меня стыдить нечего, - говорит она. - Сами б постыдились!

- Ты, Нюра, подпишись, - говорит Абношкин, тяжело дыша, - вот здесь...

Нюра смотрит в ведомость. Мальчик смотрит на меня. Шулейкин смотрит на Нюру, и Мария Филипповна смотрит на Нюру, и Виташа...

- Нет, - говорит Нюра, - пятьдесят не подпишу. На тридцать подпишу, а на пятьдесят - нет.

- Ты, Нюрочка, давай, давай, - подмигивает ей Мария Филипповна.

- Нет, - говорит Нюра, - на тридцать подпишу...

А мальчик вертится у нее на руках, и белые рыбки плывут куда-то за спину... Мы выходим на улицу.

- Вот кулачка-то!.. - говорю я.

- Какая же она кулачка? - говорит Виташа.

- Пять человек ее уговаривают, а она...

- Когда жрать нечего, не пощедришься, - говорит он шепотом. И оглядывается на остальных. Но остальные не слышат. - У них колхоз с войны всё не оправится...

Мы идем по Васильевке. От дома к дому. Абношкина совсем одышка замучила. Он идет всё медленнее. Все молчат. Не очень это веселое дело ходить вот так по дворам.

- Словно побираемся, - говорю я Виташе.

- Тшшш... - Он оглядывается. - Ты что, ополоумел?

Мы поднимаемся на крыльцо. И тотчас дверь распахивается.

- Здорово, Настасья, - сопит Абношкин.

- Здорово, старый черт, - говорит Настасья и ведет нас в избу. - Всё ходишь? Всё в карманы глядишь?

- Да что вы, Настасья Иванна, - говорит Мария Филипповна, - не надо его обижать.

- Ты бы уж помолчала, пионерка брюхатая! - говорит ей Настасья.

Она стоит перед нами, маленькая, смуглая, давно уже не молодая. Руки на груди сложены...

Мария Филипповна стоит красная вся. Действительно живот уже заметно выпирает из-под пальто. И красный пионерский галстук выбился на воротник...

- Умора, - шепчет мне Виташа, - пионерка беременная...

- Ты, стало быть, Настасья, знаешь, зачем мы к тебе? - говорит Абношкин.

- Уж мне ли не знать, - говорит Настасья. - Первый раз, что ли, ты ко мне, старый черт, приходишь? Партизан...

Абношкин садится к столу. Расправляет ведомость.

- Ну что я тебе платить буду? - говорит Настасья. - Ты подумал?

- Надо, Настя. Подпишись, и всё тут.

- А в сорок первом, когда я тебя, раненого, прятала, ты в глаза смотрел, - говорит Настасья, - а теперь-то не глядишь...