Незаметно он и сам научился отсекать сантименты. Отстранённо вспоминал, как умел когда-то и, чего уж там, даже любил растравить душу – и ей, и себе. То ли повзрослел, то ли заново научился чувствовать. Ему понравилось.

В этом небиблейском раю имена сущему раздавались по новым правилам. Здешний Адам перенял у здешней Евы её манеру предусмотрительно избегать называния самого большого – такого, в чём может скрываться опасность.

– Почему я не пьянею? – Он качнул коньяк в толстостенном стакане. – Ну ладно ты. Сачкуешь, тянешь понемногу…

– Я иначе отрублюсь, Андрюш.

– Понимаю.

– Неделя была адская.

– Но я-то хлещу по-честному. И трезвый как стёклышко. Пациенты дарят тебе безалкогольный коньяк, Ева. Куда катится мир.

– Хороший коньяк, не выдумывай.

– Но почему я трезвый, доктор?

– Алкоголь, видимо, не успевает всосаться в кровь.

– Переходит в чистую энергию?

Потянулась всем телом, до хруста.

– Ага, переходит… Слушай, если будет следующий раз, давай сходим на каток? Если это будет зимой. – Уткнулась ему в плечо, и голос сразу сонный. – Мечтаю в парке Горького на катке покататься. Ты как, на коньках-то стоишь?

Он гладит её по голове, пропуская время от времени сквозь пальцы густые тяжёлые пряди.

– Ну как… Стою отлично. Ехать не могу.

– Жаль.

– Поучусь, раз такое дело. Для следующего раза.

– Хорошо бы. Хорошо бы, чтобы был следующий раз.

– Будет.

– Хорошо. И ещё хочу с тобой в театр. Представляешь? Ты в костюме, я в вечернем платье.

– Да. Что-нибудь трагическое. Может быть, классика.

– Именно классика.

– А потом в номер и, не доходя до постели…

– Прекрасный план, просто замечательный.

А сама уже не открывает глаз и дышит размеренно.

– Потом вот так же, как сегодня, побудем счастливы часов пять; восемь, если ты будешь не после дежурства. И разъедемся каждый в свою жизнь. С твоей всё понятно. Работа-дети-работа. Об остальном, если оно есть, мне лучше не знать. А мне ещё предстоит что-нибудь сочинить.

Она засыпает неслышно, будто выходит на цыпочках из детской, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Буду встречаться с другими. Искать… то, что обычно ищут в других. Не найду, конечно, – произносит каждое слово медленно, будто прислушиваясь, как оно звучит. – А потом… вдруг… это же всегда, наверное, вдруг – старость и… что там ещё бывает.

Осторожно, чтобы её не разбудить, поднялся с постели. Она всё-таки проснулась. Вздохнула в полусне, потянулась к нему рукой.

– Спи. Всё хорошо.

– Я бы чуть-чуть вздремнула.

– Спи.

– Ты разбуди меня.

Пока Ева спит, он разглядывает зыбкое отражение, растворившееся в огнях неугомонной Москвы. Всматривается, совмещает имеющиеся обстоятельства с картинкой. Вот он – стоит, прижав к губам костяшки пальцев. Вот его любимая женщина. Свернулась калачиком под толстым белым одеялом. Она спит тихо. Двойные стёкла надёжно отсекают шум Кольцевой. Нечем разбавить тишину, нагрянувшую внутри. Коньяк не справляется, да и глупо было рассчитывать на коньяк. Он сам пришёл сюда, в её одинокое логово. «Я лучше сама». Пришёл, чтобы напомнить себе, каким могло бы быть счастье. В этом беспощадно тихом месте слышно всё. Слишком многое. Самое страшное – тоже. Она не досталась ему потому, что он слаб. Он слабее. Она была бы с ним, если бы он сумел предложить ей – навязать, чёрт возьми: «А дальше будет так» – другую жизнь, себя, своё счастье, которое, возможно, сумел бы сделать и её счастьем. Неважно, скрыто ли на самом деле в её решительном «я сама» хитрое женское ожидание быть переубеждённой – сломленной, завоёванной в доказательство того, что всё всерьёз. Потому что это не про него.

Скоро сработает будильник. Ей нужно на ранний поезд: с двух начинается приём в поликлинике.

Он ложится рядом, близко – так, чтобы вдыхать её дыхание. Осторожно касается волос.

– Ева, – шепчет он. – Ева, иди ко мне, Евочка. Я хочу ещё.

Елена Пестерева родилась в 1980 году во Львове, живет в Москве. Окончила юридический факультет МГУ и аспирантуру Литературного института им. А. М. Горького. Литературный критик, поэт. Публиковалась в периодической печати, альманахах и коллективных сборниках. Автор книг стихов «Осока» (2007), «В мелких подробностях» (2018). Лауреат премии журнала «Октябрь» (2013).

Первым встает хор мужских голосов и поет мне прекрасную лекцию о Слове, Деле и Поправке на Божественный Ветер. Говорит, я вообще не понял, а к чему тогда столько пафоса.

Вторым встает женский хор, говорит: Леночка, очень больно?

Я говорю: очень.

Говорю, у меня болит голова, радикулит и синдром застежки. Говорю, мне тяжело и мне непосильно.

Говорю, я их видеть уже не могу, закрываю глаза, засыпаю.

Говорю, и я тоже не знаю, к чему было столько пафоса.

Терапевт говорит: да ну ты чего. Столько уже приняла – и тут вдруг непосильно. Гомофобов приняла и путинцев, борцов с Украиной приняла и ортодоксов, насильников приняла и педофилов, несовершеннолетних убийц приняла и фашистов, жестоких сыновей приняла и жестоких матерей. Да ну, маленькая моя, ну не может быть, чтобы ты сломалась на чужих неверных мужьях.

Говорю, я любить их не могу, у меня все болит. Я изгнать их не могу, у меня все болит. Ничего больше не могу, твою мать, да когда оно заживет?

Терапевт говорит: сострадай сколько сможешь, а как кончатся силы – не сострадай. Если что, ты ведь помнишь, да, что я рядом?

Бог редактирует текст.

Говорит: я рядом.

К несчастью, мой сын все еще считает, что несет ответственность за эмоциональный фон своей матери. Я опровергаю его тысячи раз, но у него есть глаза, и он видит, что мне плохо. Поэтому он говорит: давай я не пойду в школу и мы сходим в аквапарк.

Это не фон, а фронт. Я не то что в аквапарк, я толком встать не могу. Но я вижу, что он извелся. И я говорю: давай.

Первым делом вхожу к кружевным тортилам в гидромассажную их кастрюлю. И течение меня сносит. Но я жду, пока вся растворюсь и растаю.

Часа через два я ложусь на камни хамама. Приходит мой сын. Сидит. Встает. Говорит: я пошел.

Говорю: лягушонок, уверен, что тебе тепло?

Он говорит: да, я пошел.

Рядом маленькая девочка с огромным бородатым папой, в тумане их почти не видно, она кричит: папа, папа, ну у меня горячая попа, горячие ноги, горячие руки, – взлет рук, – горячее сердце – ну можно я уже пойду!!! Борода говорит: посиди.

Точно так я разговариваю с богом.

Он говорит: посиди.

Потому что девочки просят благословения.

А мальчики говорят: ладно, я пошел.

Мне смешно, я смеюсь, борода тоже смеется, девчонка пугается. Романтическая половина хамама неодобрительно на нас глядит.