Едва часы отсчитывают семь ударов, входит Стелла, и болтовня прекращается. Она занимает пустующее место во главе стола. Смотрит на второй незанятый стул и хмурится.

– Кто-нибудь знает, где Элли? – В ответ негромкое «нет».

– Может, не голодна. Может, приболела. Может, нашла занятие получше, – говорит Мэдисон, и в зале наступает молчание.

Стелла недовольна.

– Значит, должна была предупредить. Кто-нибудь, пожалуйста, проверьте ее комнату.

Одна из девушек уходит и возвращается через несколько секунд.

– Она у себя в комнате. Уснула, – сообщает она, и мне интересно: почему Элли не пришла вместе с ней?

Напряжение на лице Стеллы спадает, и постепенно все расслабляются. Порционные тарелки передаются по кругу. Я радуюсь, что сижу достаточно далеко от Стеллы и мне не надо разговаривать с нею на виду у всех, но время от времени не выдерживаю и посматриваю на нее, встречаю взгляд и тут же отвожу глаза в сторону. Это так противоестественно: первый ужин за семь лет с моей настоящей, родной матерью, а мы едим порознь и даже не разговариваем. Одна половинка меня порывается вскочить и сказать: хватит уже! Но другая довольна, что мы прикидываемся чужими и я могу наблюдать.

Ужин закончен; все, за исключением двух дежурных, собирающих посуду, начинают расходиться и разбредаются по двое-трое; некоторые идут смотреть телевизор, другие еще куда-то, а я стою в нерешительности. Может, Стелла имела в виду, что мы поговорим сейчас? Но Мэдисон берет меня под руку и тянет с собой; за нами через холл к лестнице следуют еще несколько девушек. Мы стучим в дверь.

– Входите, – доносится голос изнутри. – Вы принесли что-нибудь? – спрашивает девушка, которую мне представляют как Элли. – Я есть хочу!

Мэдисон и остальные достают роллы и другие кусочки, украденные со стола.

– Не понимаю, почему ты не пришла и не поела вместе с нами? – спрашиваю я. – Какой смысл посылать кого-то к тебе, а потом оставлять здесь?

Мэдисон закатывает глаза:

– Ты не можешь поужинать, если опоздала. Согласно правилу номер три Дурдома.

– Не надо так злиться. Она нормальная, – просит Элли, и мне приятно слышать, что кто-то заступается за Стеллу. Но, кажется, такая точка зрения непопулярна.

– Нелепо заставлять нас отчитываться за каждую секунду дня. Мы не дети, – говорит одна из девушек.

– Но ты же знаешь, почему, – возражает Элли, и я понимаю, что подобные разговоры велись и раньше.

Мэдисон сердится:

– Знаем, но сколько лет назад это было? Не пора ли все оставить в прошлом?

– Оставить что? – спрашиваю я. Неприятное ощущение подсказывает, что сама уже знаю, но я к нему не прислушиваюсь. Я спрашиваю, потому что в такой ситуации это нормально, а может, и в самом деле хочу услышать ответ. Услышать от кого-то рассказ о событии, которое считаю правдой, но сама не помню.

– Такие вещи нельзя оставить в прошлом, – качая головой, говорит Элли Мэдисон, потом поворачивается ко мне: – У нее пропала дочь. Никто не знает, что с ней случилось. Думаю, Стелла боится, что такое может произойти с любой из нас, только поэтому она следит за всеми нами.

Поздно вечером слышится легкий стук в мою дверь. Я сажусь, сердце колотится.

В рамке света, падающего из холла, стоит Стелла.

Теперь она выглядит иначе: волосы свободны, тело облегает длинный фланелевый халат, движения мягче и нерешительнее. Мимо нее проскальзывает Паунс, несется через комнату и прыгает ко мне на постель.

Стелла подтягивает к кровати стул, садится. Сжимает мою ладонь так сильно, что становится больно.

– Люси? Это действительно ты? – шепчет она. Протягивает вторую дрожащую руку к моим волосам. – Что стало с твоими прекрасными волосами?

– Они изменились навсегда – ТСО.

– Полагаю, их можно перекрасить.

– Нет. Я стараюсь остаться неузнанной.

– О, конечно. – Она вздыхает. – Я всегда могу перестать красить свои.

– Зачем? Разве мы должны быть похожи?

Она вздрагивает, убирает руку от моих волос.

– Необязательно. Просто я не узнала тебя, когда ты вошла. Не узнала собственную дочь. И ты меня не узнала, ведь так?

Я колеблюсь, качаю головой. Вижу, что ей больно.

– Прости. Ты же знаешь, что мне стерли память.

Стелла кивает.

– Кто тебе сообщил?

Смотрит в сторону:

– Не знаю. Кто бы это ни был, они сказали, что ты, наконец, возвращаешься домой.

Кто-то из ПБВ?

– Расскажи мне свою историю, Люси. Расскажи мне все, что можешь, о том, где ты была эти семь лет.

На мгновение замираю. Я пришла сюда, чтобы узнать о моем потерянном прошлом, о здешней моей жизни; конечно, она хочет того же взамен, хочет узнать о той части моей жизни, которую за эти годы пропустила. Честный обмен? Но о том, что было в моей жизни за последние годы, я по большей части предпочитаю вслух не говорить. Некоторых демонов лучше всего держать взаперти, упрятав подальше.

– Люси?

– Не могла бы ты не называть меня Люси? Просто потому, что это опасно. Никто не должен знать, кто я на самом деле.

– Сейчас нас никто не слышит.

– Но ты можешь оговориться, когда вокруг будут другие люди.

Стелла слабо улыбается.

– Я постараюсь, Лю… – виновато вздрагивает. – Райли. А ты как будешь меня называть? – У нее молящие глаза, и я знаю, что она хочет услышать, но я не могу заставить себя сказать это.

– Я стану называть тебя так же, как и все остальные девочки, и по той же причине – Стелла.

Она мрачнеет, вздыхает.

– Ну, ладно. Расскажи мне про свою жизнь, Райли.

Смотрю на нее. Рассказать ей все, независимо от того, хочется мне или нет? Насколько опасно такое знание?

– Я не знаю всего. Большая часть моих воспоминаний пропала.

– Тогда расскажи, что знаешь.

– Думаю, меня украли, когда мне было десять. Долгое время не могла понять, зачем.

Она кривит губы:

– Антиправительственные террористы.

Я удивлена. Она знает или догадывается?

– Да. Это были они. У них родился план – разделить мою личность. Так, чтобы во время Зачистки часть памяти уцелела.

На лице Стеллы страдание смешивается с ужасом.

– Должно быть, ты очень испугалась.

От того времени осталось не так много воспоминаний, и в них ничего хорошего. Глубокая ночь, слышен голос доктора, повторяющий снова и снова: у тебя нет семьи; ты им не нужна; они отдали тебя нам. Глаза начинают слипаться, я моргаю.

– Ты уверена, что хочешь узнать? Все? Об этом нелегко говорить. А слушать, возможно, еще труднее.

Стелла колеблется.

– Хочу, – отвечает она и нерешительно обнимает меня одной рукой за плечи. Внутреннее сопротивление во мне ослабевает настолько, что я на миг прижимаюсь к ней и рассказываю самое черное воспоминание из тех дней.

Поднимаю левую ладонь.

– Они хотели сделать меня – Люси – правшой. Сломали пальцы на левой руке, так что выбора не оставалось. – Она баюкает мою ладонь в своих руках и молчит. Кивает, прося продолжить, но не настаивает. А я не могу заставить себя рассказать о событии, окончательно закрепившем расщепление моего сознания, – о том, как папа выкрал меня из тюрьмы АПТ, как мы почти убежали. Но Нико поймал нас. У него в руке был пистолет. Знает ли она, как умер папа – ее муж?

Я распрямляю спину.

– В конце концов они добились своего: моя личность разделилась. Когда была левшой, тренировалась в АПТ, как одна из них; время от времени превращалась в правшу и тогда становилась Люси. Когда лордеры поймали меня и делали Зачистку, доминировала Люси, а другая часть личности спряталась. Меня подвергли Зачистке как правшу, и память Люси стерлась. Воспоминания про АПТ уцелели. Прежняя Люси исчезла навсегда.

– Зачем они делали все это?

– Насколько я понимаю, это составная часть замысла: показать лордерам, что Зачистка может не получиться, что любой Зачищенный способен творить насилие, хоть это и считается невозможным. Что никто не должен быть уверен в безопасности. – Я не решаюсь говорить о том, какие последствия мог иметь замысел Нико. Если нельзя предугадать, как поведет себя Зачищенный, что лордерам с ними делать? От этой мысли становится не по себе.