Некоторое время мы осматривали друг друга молча. Юрка был злой, Блин улыбался, поочередно ощупывая нас взглядом, и наконец, вроде бы уточняя, сказал:
— Они, значит?
— Они, — подтвердил Юрка. — Только вон того не было, Борьки.
— Кто Борька? — спросил Блин.
— Вроде я, — ответил Борька.
— Ну ты, Боря, иди погуляй. — И вежливым жестом Блин предложил ему все четыре стороны.
— Я не люблю одиночество, — сказал Борька.
— Иди-иди, мы тут поговорим, — торопил его Блин.
— Ничего, я останусь и тоже послушаю. Вдруг что интересное.
— Ага, ну оставайся, — любезно разрешил плоскоголовый. — Итак, товарищи, собрание нашего детского сада считаю открытым. Шик модерн. Слово имеет кто?.. Слово имею я! — Как-то забавно выкидывая ноги в бок и чуть приседая при этом, он подошел к нам вплотную и спросил у Славки: — Ну, что, мымра с булками?
— Ничего, мымра в кепке, — ответил Славка.
— Ха, веселый парень! — Блин усмехнулся, распахнув рот от уха до уха — прямо как из арбуза ломоть выхватили. — Ты мне нравишься, мальчик! Шик модерн!
— А ты мне не очень, — признался Славка, — так что лучше вам убраться подобру-поздорову.
— Но-о, — протянул плоскоголовый.
— Только у меня вопрос есть, — вмешался Борька. — Где ты взял такую хитрую голову, и нормально ли она работает?
— А-а, да они все тут весельчаки! — воскликнул вожак. — Что ж ты меня, Юрок, не предупредил! Я бы гитару взял, спели бы вместе! Бум-ля-ля! Бум! — заголосил он, ударяя по струнам воображаемой гитары.
Шел первый тайм нашей встречи, психологический, и нужно было не подкачать. Славкина и Борькина невозмутимость взбодрили меня, и я сказал:
— Пой-пой! Еще не так запоете, когда вас за огород милиция сцапает!
Блин выпустил воображаемую гитару и, резко дернув ко мне головой, спросил:
— За какой это огород?
— Не представляйся! Юрка нам все выложил! — нахально уличил я, поражаясь своею прытью.
— Врет он, Блин! — испуганно крикнул Юрка. — Ничего я им не рассказывал!.. Ты что, Гусина, брешешь! У нас алиби! Славка вон сам говорил!
Блин, вобрав в плечи и без того бесшеюю голову, повысил, наконец, голос:
— Ну вот что, молодчики, собрание считаю закрытым! Шик модер. Все!.. Где камеры?.. Чтоб здесь были сей момент! Иначе мы вас вот тут, в палисаднике, и похороним, ясно? — Я вдруг подумал, что Блин сейчас вытащит нож, и заранее ужаснулся, но он просто указал на Славку. — Ты, с булками, останешься заложником, остальные — брысь! — за камерами! — Он фыркнул и как будто брызнул на нас водой с пальцев.
Начался второй тайм.
— Кто заложник, я? — спросил удивленный Славка.
— Да.
— Ох, и клоун же ты марсианский, — сказал Славка и даже с сожалением покачал головой.
Блина как будто ошпарило.
— Что? А ну повтори! — потребовал он тихо и грозно, надвинув кепку на глаза. — Повтори!
Противники подтянулись к своему главарю. Напряглись и мы.
— Марсианский клоун, — спокойно повторил Славка.
Блин быстро вскинул руку и щелкнул Славку по носу. Славка вздрогнул, и я увидел, как из-за ворота его рубахи, по шее, хлынул, затопляя лицо, румянец. Славка точным движением, не глядя, повесил сетку с двумя булками хлеба на планку забора и…
Я уже после, детально разбирая драку, восстановил все по порядку.
Освободившись от сетки, Славка цепко схватил Блина за голову и приложился к ней своим чугунным черепом. Блин медленно, точно проткнутая камера, стал оседать и, наконец, закрыв глаза, свалился на бок, головой к забору. Противники опешили только на миг, в следующий миг они уже прыгнули на нас. Один сразу ударил кулаком Славке в лицо. Второй целил в меня, но запнувшись о подставленную Борькой ногу, плюхнулся носом в пыль, и Борька тут же сел на него верхом. Юрка растерянно бегал глазами по сторонам, не зная, бросаться на своих или нет — что-то, видно, мешало ему окончательно предать нас. Меня вдруг разобрала ярость, и, стиснув кулаки, я двинулся на него, шепча: «Ну, скотинка!..» Выставив руки назад, Юрка попятился-попятился и — шурк! — в ворота. Я хотел кинуться следом, но позади кто-то вскрикнул. Я обернулся — тому типу, на земле, Борька скручивал руки за спиной. А Славке приходилось худо. Высокий тощий пацан вертелся вокруг него, сильно и ловко молотя кулаками, но сам увиливая от Славкиных объятий. Я было кинулся на помощь, но в это время у забора шевельнулся плоскоголовый. Он сел, оглядел поле битвы и начал подниматься. Будь я привычен к дракам, я бы расправился с сидящим Блином собственными руками, но ударить человека рукой оказалось свыше моих сил. Я подскочил к забору, сорвал сетку с хлебом и, размахнувшись, трахнул вожака булками по башке. Он опять обмяк и опять упал на бок, точно попав головой в кепку, свалившуюся при первом падении. В этот момент осаждавший Славку ловкач оказался ко мне задом. Долго не раздумывая, я и этого оглушил хлебом. Он пошатнулся и тотчас очутился в Славкиных тисках. Два удара головой по плечам, и этот попрыгунчик был готов — руки его обвисли, как у самодельной куклы. Взвыв от боли, он метнулся к забору и так и покатился по нему, в вертикальном положении, свернул за угол и побежал.
Что бы мы делали с поверженным врагом: добивали бы его или бросили так — неизвестно, только из ворот неожиданно вырвался запыхавшийся Лазорский, в своей неизменной кепке, и загремел на всю улицу:
— Кудыкин, Афонин, что это вы тут, а?.. Чупрыгин, кого ты там душишь, а ну отпусти. — Он оторвал Борьку от его жертвы, поставил на ноги бедного пацана, с разбитым носом, с опухшими губами, и толкнул его в спину. — Иди-иди, милый, нечего тут разлеживаться!.. Нам только и не хватает, что кто бы кого убил… Э-э! Э-э! — тревожно затеребил управдом бесчувственного атамана за удобно торчавшее ухо. Блин открыл глаза и сел. — Жив? Слава богу. А ну-ка марш отсюда!
Не знаю, за кого принял Блин Лазорского, но он вдруг сделал в сторону какой-то жабий прыжок, пробежал метра два на четвереньках, потом вскочил и без оглядки чесанул палисадником прочь, оставив дам трофей — свою кепку.
Тут управдом насел на нас.
— Вы что же — уголовщину разводить?
— Это не мы, Степан Ерофеевич, — оказал я. — На нас самих напали.
— Ты мне брось, Кудыкин, — напали!.. Вижу, как напали: целехоньки, а те — вповалку… Бобкин прибегает, наших бьют, кричит! Где? У вторых ворот. Я бегом, старый дурак… Уф, переполошили, черти! — Степан Ерофеевич снял кепку, вытер платком лицо, шею и улыбнулся. — Хорошо хоть, что не вас, а вы побили. Значит, есть кому двор защищать, а то бы совсем хана: огороды рушат, детей бьют… Уф, кто хоть такие? — успокоенно спросил он.
— Да тут одни, — уклончиво ответил я.
— Понятно… Но чтобы больше — ни-ни, слышь, Кудыкин?
— А я-то что?.. Вечно — Кудыкин-Кудыкин!
— Я всем. Слышь, Афонин, чтоб ни-ни!
— Как придется, Степан Ерофеевич, — задиристо ответил Славка, ощупывая скулу.
— Без всяких придется!.. Чупрыгин, и ты, душитель, тоже смотри!.. Ступайте.
Лазорский поднял кепку Блина, отряхнул ее, повесил на заборную планку и, что-то бормоча себе под нос, не спеша двинулся вдоль палисадника, оглядывая ставни, наличники и карнизы.
А мы свернули во двор и точно с чего-то шаткого, ненадежного ступили на верную твердь.
— Заметно? — спросил Славка, показывая на фиолетовый подтек под глазом.
— Маленько, — успокоил я. — Рассосется, зато у Блина, наверно, шишки на всю жизнь. Здорово ты его долбанул, молодец. Цены, Славк, нет твоей голове. Нет, серьезно.
— Да и ты хорош, — сказал Борька. — Смотрю, бац! — одного булками, бац! — другого!
— Ты, Боб, тоже не растерялся, — довольно простучал Славка. — Ехал, как на коньке-горбунке!.. А то, ишь ты, разошлись: камеры им подавай, заложника выбрали!.. Я им дам заложника!
Копившееся в нас торжество прорвалось, наконец, таким безудержным смехом, какого я не помнил до сих пор. Борька так и переломился в поясе и мотался из стороны в сторону, пританцовывая. Славка гоготал почему-то в кулак, а меня то вперед несло, то откидывало назад. Как пьяные, мы добрели до Славкиного крыльца и устало бухнулись на ступеньки, утирая слезы.
