– Ну что, ты согласилась? – спрашивала Татьяна Женю, оставив Залетаева в спальне, где он приходил в себя.

– Да, согласилась.

Конечно, Татьяна ждала подробностей, но Женя приберегла эти воспоминания для себя, не хотела делиться тем, что посчитала принадлежащим только ей одной. Володя сказал, что влюблен в нее, что страдает, что понимает, что не достоин ее, что она совсем юная, но он постарается сделать ее счастливой. И что ей достаточно просто поселиться в его доме.

– Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать? – Вот тогда он впервые взглянул ей прямо в глаза. На его бледных щеках проступил какой-то оранжевый румянец.

– Нет… – ответила она, желая услышать подробности. А вдруг она не так его поняла?

– Я могу жить с тобой как с дочерью. Я даже не притронусь к тебе, если ты не захочешь. Ты должна это знать. Но видеть тебя каждое утро для меня будет настоящим счастьем. Я только ради тебя и буду работать, стараться. Да что там, я жить буду только ради тебя.

Вот этого она не могла рассказать Татьяне. Про любовь, про обещание спокойной жизни. Он брал ее под свое крыло, он обещал ей любовь и покровительство.

Для Жени, которая часто влюблялась в своих сверстников и с которыми пропадала на каких-то дачах и сомнительных вечеринках, кружа им головы и целуясь с ними до одури, брак с Залетаевым показался единственным способом как-то остановиться, не сорваться, не забеременеть от какого-нибудь рокера в татуировках, крепко пахнущего пивом и бензином.

Вот так и случилась эта свадьба. Пышная и одновременно камерная, в небольшом ресторане в присутствии близких друзей и коллег Залетаева.

…Она посмотрела на Кирилла, но не так, как Залетаева, сдержанная и воспитанная жена покойного Залетаева, а как Женя Стернина, храбрая мальчишница, сорванец в юбке, дерзкая и отчаянная девчонка, свободная от предрассудков и каких-то ограничений и моральных устоев. Она смотрела на этого обезумевшего от своей воспаленной фантазии Кирилла, возомнившего себя хозяином залетаевской империи, взглядом той Жени, которую не знал даже ее собственный отец, в присутствии которого она научилась вести себя как пай-девочка, смирная и послушная.

И ответила ему трехэтажным площадным матом, которым владела виртуозно. Ответила со вкусом, жирно, словно отвесила тяжелую пощечину. Дала ему понять, что он – ничтожество, ну и что он уволен.

Он выплюнул одно из самых грязных ругательств, которые только знал и в которое вложил всю свою ненависть и презрение к ней, внезапно и незаслуженно разбогатевшей молодой вдове, развернулся и, бросив на прощание: «Ты еще за это поплатишься…» и сел в машину и укатил, пьяно виляя на дороге.

– Первое, что приходит в голову, Евгения Борисовна, это возможные наследники вашего мужа, – сказал Седов, – Вы уж извините, это может прозвучать довольно цинично, но если вас троих, считавшихся единственными прямыми наследниками вашего мужа, не станет, то тогда… Сами понимаете. Что вам известно о прошлом вашего мужа? У него есть еще дети?

– Дети?

Она усмехнулась. Когда она родила Ванечку, Володя так радовался и был так счастлив, словно это был его первенец. Кажется, он даже говорил об этом. Или Женя уже сама это себе придумала? Но с чего-то она ведь взяла, что Володя никогда прежде не был женат и у него нет детей. Иначе он сказал бы об этом, хоть как-то бы проговорился. Или же кто-нибудь из его окружения бы сообщил. Нет, все-таки не было детей. Иначе Володя, человек ответственный и щедрый, во-первых, обязательно познакомил бы Женю с ними, а во-вторых, как-то проявил бы свою любовь, заботу к ним.

– Володя никогда не говорил про своих детей, полагаю, что их нет. Но, конечно, разумно предположить, что это убийство было запланировано с единственной целью – убрать всех нас троих.

Она произнесла это и сама испугалась. Да так, что у нее свело живот. Ей показалось, что она потеряет сознание.

– К счастью, что-то помешало ему завершить это дело, но вам, Женя… Надеюсь, мы обойдемся без отчества?

– Валяйте, – отмахнулась она. Мысли ее теперь были только об одном – как можно скорее увезти куда-нибудь подальше отсюда детей.

– Если ты хочешь нам помочь, – Седов тоже решил не заморачиваться и не церемониться, – то вспомни, были ли враги у твоего мужа. Может, ему кто угрожал.

– Вы говорите, как герой киношного детектива, – усмехнулась она, – Да если бы я знала, разве не сказала бы? Все было как обычно. Никто нам не угрожал. Во всяком случае, Володя мне не говорил. Единственным событием, которое потрясло меня, как вы понимаете, была его смерть. Он умер от сердечного приступа, понимаете? Может, его спровоцировали, может, напоили… Не знаю. Но он умер на операционном столе, не приходя в себя. А мы остались совсем одни. Вот так.

В какой-то момент она поняла, что просто тратит время на этот бессмысленный разговор. И что убийцу не найдут. Вряд ли он действовал без перчаток и оставил следы. Не верила она и в то, что он был в сговоре с охранником. Охранник же не идиот полный, чтобы так подставляться. Скорее всего, ему подсыпали снотворное, и он уснул, пропустив убийцу.

Из раскрытого окна кухни послышался шум, голоса. Вернее, женский голос. Женя вскочила, бросилась к дверям.

– Пропустите! – протиснулась она между загорающими на солнце скучающими полицейскими или прокурорскими, отравляющими воздух дымом сигарет, – Слышите? Ишь, раскомандовались! Катя!

И она, выбежав на крыльцо, упала в широкие и жаркие объятия Кати. Мгновенно разрыдалась, словно только сейчас, с Катей, и можно было дать волю своим чувствам, расслабиться и почувствовать себя маленькой девочкой, которой позволено реветь без оглядки.

– Мне Вика позвонила, рассказала… Какой ужас, Женечка! Да кому же в голову такое могло прийти? Может, просто напугать хотели?

– А смысл, Катя?

Женя оторвалась от нее, подняла красное мокрое лицо. Сейчас, посреди этого ада, Катя, подруга детства, простая и грубоватая, одетая нелепо и пахнущая потом, с большими голубыми глазами, полными слез, с лицом, обезображенным ярко-розовыми островками крем-пудры, под которыми стыдливо прятались кровоподтеки, была ей самым близким человеком. Битая мужем, много чего испытавшая в своей невеселой жизни с тремя детьми и вечными долгами, Катя была для нее сейчас целым миром, в котором можно было укрыться, успокоиться.

– Да кто ж знает… Но главное, что они живы. Успокойся, на тебя смотреть больно.

И тут Женя улыбнулась. Невольно. Это на нее-то смотреть больно? А на избитую Катю?

– Пойдем уже… – Женя бросила сердитый взгляд на мужчин, молча наблюдавших сцену их встречи, обняла крупную, высокую Катю, одетую в смешной и длинный синий сарафан в белый горох, и повела за собой в дом.

– Вот, господин следователь, знакомьтесь, это Катя, моя подруга. Можете и ей тоже задать вопросы. Она все знает обо мне, так что сами спросите ее, спокойно мы жили с мужем или нет, были у нас враги или нет.

Катя при слове «следователь» побледнела.

– Вы же найдете, кто это сделал? – спросила она, с недоверием глядя на Седова.

– Постараемся…

– Женя, у меня к вам еще один вопрос, который может показаться вам странным. Ваши дети… Они что, до сих пор спят? И даже выстрелов не слышали?

– Я последние дни даю им на ночь теплое молоко с медом. Думаю, поэтому такой крепкий сон. А что? Думаете, им дали снотворное? Вы подозреваете нашу няню? Или вот Катю?

– Я просто спросил…

Седов поднялся со своего места.

– Я буду держать вас в курсе расследования. Надеюсь, что убийца все-таки оставил следы… Не по воздуху же он сюда пришел. А вы увезите куда-нибудь детей подальше.

Она закивала головой. Вот он, Седов, все понимает как надо. Конечно, она увезет.

– Ко мне поедем. Пусть все эти… – Катя, нахмурив свои рыжие брови, бросила недовольный взгляд на Седова, – уходят… Запрем дом и поедем ко мне. И Вику с собой возьмем. Ну, если она, конечно, захочет.