Молитва северного охотника – Дух леса, выйди из-за гор, — взывал охотник одиноко, и в слове слышался укор, унты увязли в снег глубоко. Якут дух дикий подзывал, чтоб наконец пришли олени, а пес тихонько подвывал, к теплу звал дальних поселений. Охотник рыскал, словно волк — олени будто ускользали, а пес, в охоте зная толк, бродил по следу, тихо лая. – Так где же вы, лесные духи? — Охотник взорами померк. Видать, все это – просто слухи — про колдовство и оберег. Молодая эвеночка Лицо эвеночки – луною, а очи – словно кисти штрих, блестят улыбкой озорною ланиты, губки, нежен лик. А косы – черными волнами, в них украшения звенят, и кружит в танце пред парнями, их завораживая взгляд. Чуть в стороне – старушка, сгорбясь, вздыхала: – Вот же егоза, ведь красота девицы – робость, чтоб долу прятались глаза. А внучка – так ими сверкает, пойду пожалуюсь отцу, девчонка – слишком молодая, ведь скромность юности к лицу. Потом подумала немного: – Я тоже девицей была. Наверное, умерю строгость, ведь молодость всегда права. Мудрость старого охотника Северный рассказ Томился дальнею охотой сын Севера – совсем юнец, просил без отдыха и срока: – Возьми с собой меня, отец. То времена – старинной были, когда оружие – в ножнах, да лук, что за плечом носили, а дичь не пугана в лесах. И северные куропатки, оленей дикие стада, бродили волки без оглядки, охота – данность и стезя. Отец суров, но мудр словами: – Младой юнец, вот подрастешь и будут борода с усами — тогда охоться, бери нож. Лицо твое – подобно деве, и над губой не виден пух. Ты слаб еще душой и телом, но жди: мужей вселится дух. На льдине Рыбак на льдине – ветров шквалы, несет стремнина как листок, краюшка хлеба, ломтик сала, коловорот, с блесной кулек. Весь скарб – в укромном уголочке, унты промокли: тает лед, а в трубке тают уголёчки — отчаяния тлел дымок. Вокруг – река, вода чернеет, снег размокал вослед лучам, и мыслит чукча: Бог – спасенье, не до рыбалки – где уж там… Неудачная охота. Северный рассказ
Пес, что северной породы, да охотника следы, шли вперед, и вязли ноги в вечном снеге средь пурги. Возвращались не с добычей, а с усталостью лихой, обморожены, разбиты да с тяжелой головой. Север дальний, Север крайний — духом не для слабака, дома голод ждет печальный — пусть мужается семья. И охотник – снова в поиск, и уже добычу пес чует своим хищным носом: запах ветерок донес. По следам зверей плутая, бродят вместе день-деньской, дичь – как будто ускользает, а вдали – лишь волчий вой. Затеваются метели, не разжечь уже костра, не согреться – ветры злее, холод жалит до нутра. И порой охотник хмуро, пса погладив под рукой, думу думает понуро: возвратимся ли домой? Одинокий клен Как грустил бел клен под моим окном, неприкаянный одиноким днем, в зиму-зимушку, в белом ватнике с пуха мягкого да хлопчатника. Разговаривал да с метелицей, той, что маялась дня безделицей, пели песенки в паре с ветрами, ведь гуляки те да отпетые. Обниму я клен, прикоснусь к коре, сверху снежный ком – да по голове, так обидою он прогонит прочь: в том, что одинок, не смогла помочь. Полушалки Раз на ярмарке бедовой продавались полушалки, девицы платок пуховый примеряли – денег жалко, торговались с пылом, с жаром, кошелечками звенели, а торговка: «Что ж, вам даром подарю платочек белый?» Крутят у зеркал девицы, любо-дорого смотреть, а платочек не из ситца – настоящая то шерсть! Укрывать будет в метели, от снегов убережет — враз деньжата зазвенели и раскрылся кошелёк. Северная драма Костром сгорали уголечки — уснул якут нетрезвым сном, стоянкой, коротая ночку, собаки разбрелись кругом. И воя волков он не слышал, и не увидел жадный блеск тех глаз, что зажигает хищник в голодном крае, словно бес. А поутру якут поднялся, упряжку начал созывать — один лишь только пес остался, кровавой краской его масть. От всех былых – алеют клочья — знать, у волков жестокий пир. Якут протер хмельные очи: «Как выжил?» – Бога вопросил. |
