– Патенты? А на заводе Майлза они тоже использовались?

– Это вас не касается. Думаю, вы выяснили достаточно для одного визита. Теперь уже задаете вопросы наобум, лишь бы спросить. Но с меня довольно. Мне больше нечего вам сказать, и я не вижу пользы в дальнейшей беседе.

Казалось, нервы Хейторнтуэйта напряжены до предела. Что вывело его из себя: новые вопросы или возвращение сына, – инспектор не знал, хотя догадывался.

– И снова это мне решать, сэр Калеб, – произнес он. Обращение Хейторнтуэйта начинало его раздражать. – Спасибо за информацию. Может, я еще зайду к вам. Посмотрим, как будет двигаться расследование.

– Я человек занятой, инспектор. Нужно что-то поважнее всей этой ерунды, иначе я вас не приму. Я никому не позволю попусту тратить мое время.

– Я приду снова, если сочту это необходимым, сэр Калеб. И вы меня примете, если будете дома. Отнимать у людей время не в моих правилах, вдобавок я дорожу собственным временем и не терплю, когда приходится расходовать его впустую. Доброй ночи.

Хейторнтуэйт оставил эту отповедь без внимания, звонком вызвал горничную и попрощался с посетителем.

Когда Литтлджон заводил машину Хауорта, где-то рядом взревел мотор. Спортивный автомобиль, стоявший, очевидно, за углом дома, пронесся в опасной близости от инспектора по подъездной дорожке и вылетел в черноту ночи. Затемнение было ему нипочем. Представитель второго поколения Хейторнтуэйтов спешил оправдать печальную поговорку о голытьбе, что выбилась в богачи.

Из персонажей пьесы, что были на сцене, когда произошло двойное убийство, осталось лишь несколько. И один из них особенно интересовал Литтлджона. К нему-то и направился инспектор морозным утром на следующий день после визита к Калебу Хейторнтуэйту. Он решил прогуляться пешком до «Лошади и жокея», чтобы встретиться с Сетом Уигли, бывшим владельцем паба, давно удалившимся на покой.

Старый паб, словно крепость, прочно стоял на земле, открытый солнцу и ветрам Пеннинских гор. У этого заведения были свой характер и история. Суровыми зимами он, бывало, по полтора месяца оставался безлюдным, а в пору молодости Сета Уигли паб славился домашним пивом и обильным столом. В прежние дни, когда продуктов было вдоволь и стоили они недорого, там неизменно подавали коронное блюдо, яичницу с ветчиной, а Сет Уигли умел готовить ее мастерски. Водился там и жареный сыр, и сочный рассыпчатый уэнслидейл[18], который выкладывали одним куском на тарелку, чтобы каждый отрезал себе сам. Eheu fugaces[19].

Особого внимания заслуживала вывеска «Лошади и жокея», главная здешняя достопримечательность. Крепкая, побитая ветром и дождями, она висела на самом ветреном углу и покачивалась даже от легкого дуновения. Когда Литтлджон остановился под ней после четырехмильной прогулки вверх по холму, ему страстно захотелось яичницы с ветчиной из былых времен, о которой рассказывал Хауорт. На потемневшей вывеске он разглядел изображение святого Георгия, поражающего дракона! Еще когда в пабе заправлял старый Уигли, здесь появился какой-то бродячий художник и вызвался нарисовать вывеску за ночлег и дармовое пиво. Сет угостил его так щедро, что тот забыл название паба, перепутал лошадей и всадников, однако успел сделать отменную вывеску, прежде чем обнаружилась ошибка. Хозяин нашел шутку забавной и решил, что вывеска послужит хорошей рекламой его заведению. История разошлась по округе, название паба слышали все, и туда толпой повалили любопытные, желающие взглянуть на вывеску.

Миссис Брейсгердл, хозяйка «Лошади и жокея», проводила Литтлджона в маленькую душную гостиную, где перед большим камином сидел ее отец. В комнатке теснились медная кровать, комод красного дерева и громоздкий гардероб. Сет Уигли, обложенный подушками, сидел в кресле у огня, теплый плед полностью скрывал его ноги. Это был полный старик с отечным розовым лицом и белоснежными шелковистыми волосами. Видимо, он страдал водянкой, но, несмотря на почтенный возраст и немощь, лучился весельем и с нетерпением ждал весны, когда его кресло вынесут в сад и он сможет снова вдохнуть свежий воздух любимых вересковых пустошей, почувствовать на щеках прохладный ветерок и солнечные лучи, услышать крики летящих птиц. Сет Уигли внимательно слушал, пока Литтлджон объяснял ему цель своего визита.

– Только не смешите его, инспектор, – прежде чем оставить мужчин одних, предупредила дочь, пухлая пышногрудая женщина лет пятидесяти. – Я всегда боюсь, что он лопнет, стоит ему начать смеяться.

Сет с добродушным грохочущим смешком предложил гостю сесть и крикнул, чтобы принесли выпить. Вошла девочка с большой стеклянной кружкой эля. Одарив обоих мужчин сияющей улыбкой, она поставила кружку перед Литтлджоном. Крепко сбитая, мускулистая, грациозная, она была в школьном гимнастическом костюме. Девочка двигалась легко, с плавностью балерины, и Литтлджону невольно вспомнились фигуры танцовщиц Дега.

– Ну, дедушка, я ухожу, – сказала она и поцеловала старика.

– Моя внучка, – с гордостью пояснил Сет. – Учится в школе для девочек в Манчестере. Сейчас она на каникулах, собирается в Хаддерсфилд, там у нее танцевальное выступление, концерт организует «Красный Крест». Великая вещь образование… Эта малышка далеко пойдет, мистер. Паб на болотах не для нее. Ну, инспектор, у вас, наверное, много вопросов: хотите послушать, что тут случилось в день убийства. С тех пор много воды утекло, да и мне теперь немало лет. Когда прогремели те выстрелы, мы малость подумали и решили, что кто-то еще охотится на куропаток в сумерках. Мы не могли поверить, что Сайкс с Трикеттом станут палить друг в друга. А теперь получается, что вместо этого какой-то малый застрелил их обоих.

– Да, и кто бы это мог быть, мистер Уигли? У вас есть предположения?

– Нет, приятель. Может, на дороге в то время и было несколько человек с ружьями, но ни один из тех парней не убил бы хладнокровно другого, а я всех их отлично знаю, уж вы мне поверьте.

– Понятно.

– С тех пор как откопали скелет Сайкса, я все задаю себе вопрос снова и снова: кто мог желать смерти ему и Трикетту? И всегда в голову приходит один ответ: никто! Уже стемнело, когда это случилось. Буллер, егерь – его уже нет в живых, – говорил, что находился в то время на болотах и видел обоих парней, перед тем как раздались выстрелы.

– Да. Жаль, что он не задержался и не проводил их до границ владений Хейторнтуэйта.

– Да. Но вот что мне кажется странным. Если Буллер заметил их, почему же не видел того, кто отправился следом за ними? Конечно, тогда все считали, будто Трикетта прикончил Сайкс. И свидетельство Буллера, похоже, это подтвердило. Но если обоих убили вместе, как могло случиться, что Буллер не приметил третьего, шнырявшего поблизости? А если он кого-то углядел, то почему не сказал об этом на первом дознании?

Верно подмечено, подумал Литтлджон.

– В то время Буллер работал на мистера Хейторнтуэйта?

– Да. Но я не уверен, что его с хозяином связывали теплые отношения. Калеб взял его на службу, когда купил охотничьи угодья, потому что Буллер был лучшим егерем во всей округе. Прежде болота принадлежали миссис Майлз, и Буллер работал на нее, а еще раньше – на ее мужа. Для бедняги настал черный день, когда земля сменила владельца. Видите ли, мистер, Буллер с детских лет служил семье Майлз, но ему пришлось зарабатывать себе на хлеб.

– А кто-нибудь еще находился на болотах примерно в это время?

– Ну, я никогда толком не понимал, с чего это Трехпалый Билл так притих на время дознания. Он со своей девкой ночевал в моей конюшне в ночь убийства. Они, наверное, бродили где-то по пустоши, когда застрелили тех парней. Однако Трехпалый молчал как рыба. А в последнее время стал задаваться. Два дня назад явился сюда в стельку пьяный, и Чарли, мой зять, отказался обслужить его. Понятия не имею, где он достал выпивку, но Чарли говорит, Билл налакался рома и разило от него как из бочки. Трехпалый раздувался от самодовольства, важничал да хвастался: дескать, ему привалила удача. Не знаю, что он там задумал, но убежден: ничего хорошего.