Обещание Богу поставить крест засело в нём прочно. Отмахивая вёрсты по дороге к дому, представлял себя идущим по селу с крестом на плече. Как бы ни было тяжело, крест на телеге не повезёт. Нести не так уж и далеко, труднее всего первая половина пути – от дома дорога шла в горку, к церкви, зато потом – под уклон.

К мосту Андрей подошёл под вечер, перекрестился на церковь, постоял, вслушиваясь в вечернюю Таёжку. Мычали коровы, брехали собаки, вдруг женский визгливый голос перекрыл все звуки: «Федька, да куды ж ты запропастился, иродяка?»

Из цельной лиственницы вырубил Андрей брус, выгладил его рубанком, украсил незамысловатой резьбой. Стояли последние дни сентября, светили золотом берёзки, лиственницы охватило жёлтое пламя. Андрей посадил на деревянные шипы перекладины креста, укрепил над двумя верхними голубец – крышу. На следующий день рано утром открыл ворота, повернулся в сторону церкви, перекрестился, затем приподнял верхний конец, взвалил крест на плечо и понёс голубцом вперёд. Жена всплеснула руками:

– Андрюша, давай помогу.

Отогнал:

– Не мешай!

С той поры пошло в селе «Андрюшин крест». «Только с моста съехал и сразу за Андрюшиным крестом воз перевернулся», «Встретились у Андрюшиного креста», «Покурил у Андрюшиного креста и зашагал домой».

Судьба у Андрюшиного креста сложилась счастливо, пережил все богоборческие времена. В тридцатом году закрыли храм в Таёжке. Священника отца Никодима арестовали, увезли со связанными руками и растерянным лицом, а потом и расстреляли. Ретивый комсомолец Гришка Иванченко вознамерился спилить крест, да мужики-охотники шепнули: «Ты, поди, Гришаня, слыхивал, быват, человек заналадится в тайгу, уйдёт, и как в воду канул. Уж как его сердешного не ишшут, как ни выкликают. Никакой милицай концов не найдёт, так что смотри, паря». Гришка был не настолько с ветром в голове, намёк понял. Устоял Андрюшин крест.

Во времена хрущёвские председателю сельсовета районные власти ставили на вид, что это за безобразие, вся страна идёт к коммунизму, а в Таёжке крест тормозом торчит на пути в светлое будущее. Требовали убрать препятствие в коммунистическое завтра. Председатель сельсовета не отличался красноречием, однако твёрдо держался своего: «Не я его ставил, люди не против». Благо в медвежий угол начальство редко заглядывало. А если и заносило, председатель встречал более чем хлебосольно, было чем угостить в богатом краю. Провожая высоких гостей, умел гостинцев в виде лосятины, рыбы, кедровых орехов, соболиных шкурок поднести. Так что самовольство с крестом прощалось ему. Более полувека стоял Андрюшин крест. Подгнил и упал только в конце шестидесятых годов.

В 2004-м в честь девяностолетия начала Первой мировой войны родственники Андрея Бекасова, внук и правнук, поставили новый крест. Пусть не сами рубили, не на руках доставляли на место, а всё одно почтили память деда-прадеда Поклонным крестом. Водрузили его несколько в стороне, так как над местом, где полвека возвышался Андрюшин, прошла линия электропередачи. Новый размером поскромнее, Андрюшин – шестиметровой высоты, этот – на полтора метра ниже. Тоже из лиственницы. Так что ещё лет пятьдесят простоит. Только бы Таёжка простояла.

Пасмурным, насупившимся февральским днём Валера с Аркадием подкатили к Поклонному кресту. Перекрестились и поехали дальше. Цель приезда – покупка домов. Друзья благополучно её осуществили и стали владельцами недвижимости в Таёжке.

Через месяц Аркадий помогал Валерию переселяться. Сам он планировал летом обживать свой дом, Валера ехал на постоянное жительство. На этот раз Таёжка встретила щедрым мартовским солнцем. Однако щедрость небесного светила радостных чувств не вызвала. Дорогу порядком развезло, доехать до Валериного дома на «жигулях» не получилось, выгрузили вещи на обочине. Лужи, снег, а посредине всего этого диван ярко-красного цвета, на нём Валера с Аркадием сидят в ожидании трактора, вызывая живой интерес у редких прохожих.

Валера и Аркадий купили дома на дальнем краю села, который в последние годы смотрелся хутором. Словно в один прекрасный или какой там момент домов двадцать, сговорившись, разом снялись и на пару километров ушли поближе к реке, которая в том месте делала поворот, навсегда уходя в тайгу. На самом деле ещё в шестидесятые годы прошлого века справная улица с домами по обе стороны «пуповиной» соединяла Выселки (так в народе звали дальний край села) и Таёжку. Но «пуповина» стала со временем ослабевать, хиреть. Забивались ставни в её домах, или их раскатывали и перевозили в другое место. В результате Выселки на самом деле стали таковыми.

В них на юру Валера приглядел хороший дом. Рядом приобрёл жильё Аркадий.

Жить Валера решил хозяйством. Для себя и на продажу. Других доходов у него не имелось, поэтому в планах было завести живность, сажать картошку, другую огородину и заняться пчёлами… Жизнь сложилась так, что был он в ответе только за одного себя. Сила в руках имелась, голова на плечах тоже. Не крестьянская, да как капуста с моркошкой растёт знал по бабушкиному огороду, даже привлекала пчёлок обихаживать. В конце концов готовыми агрономами не рождаются. Учиться можно по ходу дела, книжки читать, за советом к умным людям обращаться. Был Валера ещё полон романтики и розовых представлений.

Хозяйство повёл с размахом, без раскачки: гуси, быки – всё в большом количестве, огород в тридцать с гаком соток, чтоб ни миллиметра не пустовало. Ну и по мелочёвке – десятка полтора куриц, пару козочек.

Гусей взял инкубаторских, суточных, майских. Масштабы не как в песне «Жили у бабуси два весёлых гуся», покруче арифметика – сто штук. Отвёл в доме угол пернатым, сделал загородки и разделил на две группы по пятьдесят голов в каждой. Живите, так сказать, нагуливайте вес. Вместо этого начался падёж. Как потом узнал, самой первой допущенной ошибкой было неправильное формирование групп. Оптимальный вариант – десять штук в подразделении. Это позволяет избежать феномена толпы. Крохам тепло требуется. Лампы круглосуточно горят, всё одно мёрзнут, сбиваются в кучки, собственными градусами согреваясь. Как сбились, одного-двух бездыханных вытаскивай. Позже Валере подсказали способ обогрева: плюс к лампам тёплая вода в полторашках, малыши облепят бутылки… Кормёжка через два-три часа. И опять гляди в оба, как бы не задавили кого в обеденной кутерьме. Собственно, смотри не смотри – задавят. Спать приходилось урывками.

Гусята и спали шумно. Вроде угомонились, а всё одно постоянно бормотание из их угла, будто что-то там варится. И через каждые два часа начинается ор: жрать давай!

«В гусыню рядом с ними превратился, – смеялся Валера, – только что крыльями не бил».

Кормил пушистые шарики смесями, яйца варил и крошил, рвал молодую крапиву – лакомство для цыплят.

Ещё одна напасть – вороны. Валера, по своей городской наивности, считал, вороны падкие лишь на то, что блестит. Этакие эстетки с крыльями. Оказывается, это самые настоящие стервятники, которые воруют яйца из птичьих гнёзд, рыбу, стоит оставить её без присмотра, и гусят. Когда последние при родителях, вороне сложно свою кровожадность потешить, лишь вознамерится, взрослые гуси малышей окружают кольцом, шеи над ними палаткой вытягивают. Если ворона наберётся наглости спикировать за нежной добычей, так получит от вожака клювом (а клюв, что твоё зубило), что едва-едва уносит голову с места конфликта. Валере некогда было, распростёрши руки, над своим поголовьем стоять, он зорко следил за нежным поголовьем, когда находилось оно под небом голубым – во дворе. Правит какое-никакое дело, сам косит глаза на ворону-стервятницу. Та обязательно поблизости крутится – или совершает высокие обзорные облёты территории, или на ветке сосны, что в углу двора, сидит и делает вид – у неё ни капельки интереса до Валериного хозяйства нет, ей без того есть чем заняться. На самом деле хищница с индифферентным видом выжидает воровской момент – стоит гусыне-Валере скрыться со двора – начинается резня. Валера заскочит в дом на короткую минутку, перекусить, чайку попить… А у самого сердце не на месте. Гусята частой сеткой накрыты, но вдруг… Сорвётся, гонимый нехорошим предчувствием, выскочит на крыльцо, а «вдруг» уже нашла дырочку в сетке над загоном. Ворона не одна вместе с воронятами в гусятнике зверствует. Натуральное побоище идёт: у одних гусят головы оторваны, у других из разодранных грудок ворона внутренности по-хозяйски клювом достаёт. Бойня. Тушки, головы валяются, живые гусята в угол обречённо забились…