— Садись, сейчас ливень будет.

Они уселись рядом: также, как в той Мечте. Только одеты были по-другому, не по-летнему. А ливень не заставил себя ждать. Всё пространство вокруг заполнили струи небесной воды, по стёклам внедорожника она текла реками, полностью перекрывая обзор. Она шумела и пугала, пробирала до нити всех, кто сейчас оказался не под крышей. Транди знал: Тони запросто поехал бы и в такую непогоду. Но он не завёл двигатель, лишь положил руку на рычаг переключения передач. И рука товарища легла сверху. Многое в облике Энтони изменилось, и Транди первым спросил:

— Как ты? Как себя чувствуешь?

— Брось, всё нормально. К следующему лету буду таким, что не отличишь от того, что знал!

— Это хорошо. Я и думал уже о следующем лете.

— Почему? Я мыслил о начале этой осени. Ведь мы не смогли это предотвратить.

— Тони, никто не смог бы это предотвратить. Просто теперь никогда больше я не вернусь в Америку!

Блэк достал сигарету и закурил. Клубы дыма окутали салон автомобиля. Для Транди это действо стало в чём-то знаком почти полного восстановления здоровья его друга. Тем не менее, он приоткрыл окно. Да и ливень уже заканчивался. Эта сигарета Тони была как отсчет. Докурит и заведёт машину, а через несколько минут они расстанутся навсегда…

— Да и я никогда уже не вернусь в Америку. Туфта — эти их сказки о мечте, о свободе.

Рука Блэка продолжала лежать неподвижно. Только глаза его смотрели вдаль, в запотевшее окно, в эту серую промозглость поздне-осенней Англии. Никто не смог бы сказать, сколько времени они оба сохраняли безмолвие. Лишь пальцы рук переплетались, и слабые пожатия говорили всё за них. Энтони пришел в себя первым, встрепенулся, затушил сигарету и наконец-то, будучи так близко, взглянул в глаза своего товарища.

— Я не спросил о тебе… Ты приходил, но я ещё был в отключке. На тебе было столько ран…

Транди как отрезал:

— Забудь!

Внутри него всё клокотало, лишь рука Блэка под его собственной рукой вливала в парня столь родное ему равновесие.

— А у тебя родился сын.

— Да, я отец теперь. Вся жизнь изменилась.

— На кого он похож?

Энтони улыбнулся и даже чуть рассмеялся. На его лицо в тот миг упали первые лучи вышедшего после дождя солнышка.

— На меня похож. Сравнил фотографии, вспомнил слова родителей… Можешь считать, один-в-один.

Никто не заметил бы в тот миг, как глаза Транди стали влажными. Но никогда и ни при каких обстоятельствах он бы не выпустил из них подступивших слёз. Спасло лишь то, что Тони крепко сжал его руку своими обеими. Англия туманна и без того, чтобы смотреть на неё затуманенными глазами.

— А как ты? Путешествуешь или нашёл своё гнездышко, как и я?

— И то, и другое. Я ездил в Канаду, на Summertime Games. Но не участвовал. Там же все парами. Просто исполнил данное слово — привёз во Францию кобылу Нади. Я ведь ей обещал. Кстати, перевезти сюда твой байк было в сто раз проще, чем живую лошадь!

Оба рассмеялись, и Тони, наконец, произнёс ту самую фразу, которой боялся один из самых смертоносных людей на планете:

— Разгулялось. Поедем к нам? Или куда тебя подвезти?

Отдёрнув руку, он назвал адрес и не произнёс ни слова всю дорогу. Энтони вёл машину по лужам, его никто тогда не видел. Но если бы видел, то сказал бы, что этого парня всецело одолела грусть. Остановившись, он сам взял Транди за руку.

— Значит, Нади теперь во Франции, у вас?

— Да. Я построил для неё конюшню. Но одной ей скучно.

— Будешь расширяться?

— Земли позволяют. И Анри не против собственного конного завода. Так что, считай, я теперь занимаюсь лошадьми!

Блэк улыбнулся той искренней улыбкой, что выдавала в нём то самое светлое и настоящее, что заложено самой природой.

— Рад за тебя! Ты будешь счастлив. И Анри правда любит тебя.

Транди кивнул. И возблагодарил тех богов, в которых никогда не верил, ведь шальная слеза сорвалась с его правого глаза, невидимого тогда для Энтони. Заказ номер двадцать семь он не выполнил. Но за выполненный заказ номер двадцать восемь его ждала кара, куда более суровая, чем осколок, вонзившийся в тело…

— Спасибо тебе за всё! Мы, наверное, больше не свидимся. Я понимаю, ты отец…

— Перестань. Мы, конечно же, свидимся. Приезжай, когда хочешь.

— В твой семейный уют? Глядеть на твоих детей? Чинно кланяться на пороге, есть пирог за ужином и яйцо да овсянку по утрам?

Энтони откинулся вперед, сложил руки поверх руля своей машины. Транди видел, как он чуть покачал головой, а после губы его расплылись в дивной чувственной улыбке.

— Никто вроде не кланяется. А яйцо и овсянку я и сам терпеть не могу. Лучше уж зажарить штук шесть этих яиц, с беконом, с сыром… Ну, а на ужин — конечно, мясо на углях камина.

Оба рассмеялись и как-то естественно, невзначай обнялись, наклонившись к центру автомобиля.

— Ты, значит, ездил на Summertime Games. Когда я не мог.

— Я не участвовал там. Без тебя я там никто. Да и смысл?

— Я скучаю по тем временам. Да и Эйрин хочет второго ребёнка, но желает, чтобы я больше не видел последних месяцев её беременности. Ей было плохо, ну и всякие там суеверия про женские таинства… Значит, мне сейчас постараться там? Чтоб успеть к лету… Ну, ты понял. А так она и сама мечтает в мае–июне посещать свою Ирландию. Причем, каждый год. Мы решили быть современными, и давать друг другу отпуск.

Шторм-Спрингу казалось, что он ослышался, и его мозг выдаёт желаемое за действительное. Сердце начало выпрыгивать из груди.

— Так ты поедешь со мной? Ты поедешь в Канаду на летние игры?

Тони скосил глаза и улыбнулся.

— Я не хочу быть испорченным деньгами педантичным ипохондриком. Я всегда хочу быть мужиком: сильным, волосатым, неприхотливым.

— Тогда я найду самую рваную и дерьмовую палатку во всей Франции!

— Нет, это я найду самую изношенную и потрёпанную палатку во всей Англии! И мы вновь построим это бунгало!

На улице опять начался сильный дождь, перешедший в ливень. Даже равный Шторм-Спрингу по зоркости не смог бы понять, что происходит за окном остановившейся возле отеля машины. Что уж говорить о простых обывателях? Поэтому никто и никогда не смог бы видеть, как они сомкнулись в поцелуе, предвкушая своё новое приключение. И никому никогда не суждено было узнать, сколь сладкими и нежными могут быть губы убийцы, минуту назад самого обреченного на погибель. И никто, кроме этого ушедшего от дел душегуба, не посчитал бы высшей карой за содеянное — жизнь с любящим, но не любимым, а наградой — Счастье раз в год, на Summertime Games в далёкой канадской глубинке. Миллениум канул в вечность, и парадоксы закончились. Всё встало на круги своя.