Никакой пощады. Зуб за зуб — так ведь всех учат с детства?

XV

Гнев сошел на нет. Кажется. Руки уже не трясутся — Килгрейв способен холодно рассуждать. Он может принимать взвешенные решения. Так ведь? Так?

Он не ненавидит Джессику. Невозможно её ненавидеть. Но он зол — зол безмерно, бездонно, — и зубы скрипят, и кровь все ещё не унимается. Он каждый день подвергает себя испытанию инъекциями и представляет, что это ее пальцы всё ещё бегают по позвонкам. Каждый новый грамм препарата — лотерея. Смерть — или большее могущество. Но попытаться стоит.

Может, они все ещё могут быть счастливыми. Но это не значит, что Джессика не должна понести наказание.

Я все ещё люблю тебя. И буду любить всегда. Даже могу простить тебе всю причиненную мне боль. Ты можешь искупить свою вину. Видишь, как я великодушен?

Но Джессике будто бы причиняет немыслимое удовольствие вся эта фантасмагория. Она продолжает свои издевательства; дразнит его, напоминает о совершенном каждый день.

Подсылает шпионов.

Дразнит его своим новым килгрейвозаменителем. С непробиваемой кожей, непробиваемыми принципами и всем вытекающим.

Это из-за него ты меня не хочешь? Если я его убью, ты вернёшься ко мне? Чем он лучше?

Что важно для Джессики? Килгрейв ломает голову, пытается решить эту задачку — но всё без толку. Её сознание — беспросветный мрак, запутанный лабиринт. Непостижимость.

Смотри, как ты влюблена в эти фразы –они мои. Прикосновения — тоже. Это всё я, Джессика. Это все — наше. Он — просто посредник. Забудь об этом.

Почему для Джессики так важна оболочка? У Килгрейва есть настоящее чувство, настоящая любовь, настоящее… все. Но Джессика предпочитает ему сломанный граммофон. Почему? Вразумительного ответа на этот вопрос не предвидится.

Пойдем со мной. Это последний шанс.

Килгрейв сжимает ручку микрофона так сильно, что пластмассовая обшивка вот-вот треснет. Вот он, его час.Пора сделать предложение. И если она не согласится — ему придется пойти на крайние меры. Но он даёт ей шанс. Последний. Вспышки гнева надо усмирять — и он усмирил, укоротил их, чтобы последний раз поторговаться с ней, с жизнью, со вселенной и остатками собственного здравомыслия.

Он делает глубокий вдох и собирается отдать очередной приказ. Транслировать очередной поток признаний — но зачем? Он может произнести в этот микрофон как признания в любви, так и проклятья — впрочем, какая разница?

Скажи ей, что она…

Лучшая девушка на свете, Джессика Джонс. Килгрейв настраивает микрофон, чтобы его голос раздавался по залу ещё звучнее.

У нее ещё есть шанс броситься к нему. Извиниться. Признать свои ошибки. Сказать, что она пошутила. Что те восемнадцать секунд были настоящими. Они могут сделать их настоящими. Для этого он даёт ей шанс взять свои слова назад.

Но Джессика гордая — она своим шансом не пользуется. Предпочитает смерть вечной любви. Мгновенное мук ради больших страданий. Никакого искупления.

Килгрейв устал быть великодушным.

Закрой глаза. Сосчитай до восемнадцати. Проиграй эти секунды в голове. И пойми, что…

XVI

Это была ложь. Всецело, окончательно и бесповоротно — Джессикаподписала свой приговор. Она предпочла пройти через всё круги ада — она согласилась на это сама. Да, это будет тяжело. Для них обоих.

Сначала он воздаст ей стократно всю ту боль, что она ему причинила. Каждое недостающее касание. Воздать вожделением. Она будет гореть таким же желанием. И он точно также не даст ей ничего. Теперь ей придётся биться о невидимые стены, чтобы получить хотя бы одно касание.

А после этого касания не будет ничего. Совсем. Она скажет — я сделала все, что должна. Я вымучена — истерзана на сто лет вперёд. На мне нет живого места. Исцели мои раны.Но он не подарит ей утешения, покоя, не даст ни грамма любви — посадит напротив и будет смотреть на то, как они тянутся друг к другу. Будет щекотать себе внутренности этим магнетизмом — и сотрёт ладони о собственное сопротивление.

А может…

Килгрейв исам останется ни с чем. С пустыми руками. С ноющим сердцем. С выжженными внутренностями. Но это не страшно — он перетерпит. Перебьет собственное желание. Потому что эта обида гораздо сильнее его любви. Потому что он не готов пресмыкаться перед ней вечно.

Может, Джессика действительно не любит его. Совсем. И может, все это — её ласки, её признания, — всё это была умная ложь. Все эти полгода — все эти восемнадцать секунд. Она за эту ложь ответит. Получит стократно за каждое унижение.

И в конце не будет сладкой награды за все их страдания.

Ничего не будет.

XVII

Килгрейв делает глубокий вдох — а затем шагает вперёд. Он готов. Внутри — ничего. Выжженная пустошь.

Это — последняя попытка. В барабане осталась одна пуля. Ранит — или промажет? Килгрейв решительно настроен выйти победителем в этой схватке. Даже если ему не достанется Джессика — он все равно найдет способ забраться ей под ребра и разорвать сердце в клочья.

Килгрейв медленно моет руки –так, чтобы на них не осталось грязи. Выбирает лучший костюм. Заметает следы.

Руки не трясутся. В голове — оглушающая тишина. И сил нет ни злиться, ни торжествовать. Осталось совсем немного — и гильотина для Джессики Джонс опустит свое тяжёлое лезвие.

Джессика не любит меня. Она жестока. Бездушна. Она заслуживает кары за всю ту боль, что причинила мне. И не заслуживает жалости.

Если гипноз подействует на неё – я её уничтожу. Если нет — я уничтожу мир вокруг неё.

Ей воздастся за содеянное.

И её сестра Триш — Килгрейв прежде слышал её голос по телефону, но лица не видел, — идеальная точка давления.

Давай, Джессика, идём со мной. Нет?

Она не двигается. Она жестока. Она… она слушается.

И Килгрейв принял — правда принял, честно! — тот факт, что шансов у него нет. Принял это жестокое, всепоглощающее безразличие, принял отвращение. Принял все, что Джессика ему сказала.

Отрекся от светлого будущего. Забыл про то, что они могут быть счастливы. Забыл, как она проводит пальцами по ребрам, позвонкам и ключицам, и забыл, как он прижимается к ее фарфоровой коже, пытаясь почувствовать ураган внутри. Принял, что не все в порядке — и в порядке никогда не будет.

А потом она улыбнулась.

I

Закрывая глаза, Джессика не слышит ни грохота, ни всхлипов, ни сирен — машины мерно несутся по шоссе. Иногда с улицы доносятся звуки людскихпререканий. Бытовые, простые стычки.А иногда Джессика слышит, как следователь задаёт вопросы, за которыми следуют ответы адвоката.

Иногда Джессика не слышит ничего особенного. Но тишина не оглушает. И Джессика делает облегченный вздох.

Она повидала много трупов. Мертвые люди выглядят пугающе. Смотришь на них — а в голову лезут мысли о том, что когда-то эта грудная клетка поднималась и опускалась, и в глазах что-то блестело. Внутри была душа.

Но внутри Килгрейва не было ничего. Его искорёженный труп белел на черном асфальте. Заполненный остатками сгнившего существа. Пустая раковина ядовитого моллюска. И в этот раз Джессика была уверена, что все кончено.

Он провел очередную проверку — Джессика успешно прошла ее. Мягко коснулась его шеи. И избавилаегосебя от страданий.

…холодно. Джессике холодно. Так, что сводит конечности, и в груди сердце скачет крупной дрожью. Но это обычная реакция на шок. Она не верит, что все это кончилось.

Губы кривятся в улыбке — истеричной, расслабленной…

Это кончилось. Она отодвинула тяжёлые, заплесневелые шторы — распахнула окно, пустив в свой оказывается-не-подвал струю свежего воздуха. И вздохнула полной грудью, ощутив, что коррозия окончательно разъела цепи. Можно идти домой.

Джессика Джонс смотрит в зеркало. Поправляет волосы. Моет руки с мылом. И идёт ужинать.