Привычным жестом он кладет руку на шею, прикрывая позвонки. Но Джессика ведь не накинется на него. Он вне опасности.

А ещё он привык получать ответы. Желательно, сразу.

— Отвечай, — он пытается звучать мягко. Думает, что это важно. Почему он так думает?

— Авария, — она будто бы выплевывает это слово. А потом выдирает очередной гвоздь из тумбы — и та разваливается на составляющие. Мебели в комнате не осталось.

— Расскажешь мне больше? — он заглядывает ей в глаза и видит цунами.

Ей же нравится, верно?

— Не прямо сейчас, конечно, — тут же трясет он головой, аккуратно кладя руку ей на шею. Ты же чувствуешь эту связь?— Когда у тебя будут силы. Я же тоже человек, Джессика.

Килгрейв долго смотрит на спящую рядом Джессику. Она дёргается во сне, хватается за подушки и одеяла. Ему знакомы эти ощущения — но скоро они пройдут. Как прошла когда-то боль в позвоночнике.

И как прошло одиночество.

III

По телевизору идёт трансляция очередного якобы природного катаклизма. Джессика невидящими глазами смотрит в экран, стараясь отвлечься от происходящего вокруг, стараясь погрузиться как можно глубже, чтобы окружающая реальность превратилась в одно больше, размытое пятно. Она хочет перестать чувствовать.

Переключить канал невозможно — пульт слишком далеко. Чтобы просто нажать на кнопку, ей надо преодолеть дымовую завесу, наполнившую сознание, надо разорвать цепи, которые закрутил вокруг нее Киллгрейв. Это ей не под силу.

Внутри у неё, кажется, бушует землетрясение: рушатся многоэтажные здания, тяжёлые бетонные плиты идут трещинами и распадаются на части. Всё заволокло пылью, тучами пыли, полными щебня, штукатурки, гранита… Джессика чувствует это землетрясение, вибрация проходит через всё ее существо — и кажется реальной. Исключая только то, что этот катаклизм происходит в полной тишине, как будто кто-то отключил звук, не слышно ни грохота, ни гула, ни даже писка, возникающего после взрыва, когда слух вот-вот вернётся. И видимых признаков этого землетрясения нет — Джессика сидит спокойно, и руки совсем не дрожат. Все это, происходящее внутри и отражающееся на экране — все это лишь наваждение. Этого нет.

Джессика ощущает безумную усталость, хотя, казалось, утро только-только наступило.

Канал телевизора никак не меняется, а она, к сожалению, не может переключить его силой мысли. И отключить сознание тоже не выходит, потому что она ощущает Килгрейва каждым своим нервом. Она заражена им, как вирусом, и этот вирус изматывает организм. Этот вирус рушит города.

Когда же программа изменится? Когда кончится выпуск новостей? Расскажите что-то другое! Уберите с экранов катаклизмы! Расскажите про курсы валюты! Про звёздные скандалы! Как будто камеры репортёров направлены прямо ей в душу.

Джессика сильная — она способна гнуть железо. Но Киллгрейв тоже сильный — он гнет ее железную волю с большим успехом, чем она мнет металл.

Он расчёсывает ей волосы, улыбаясь той самой омерзительной улыбкой, которую окружающие почему-то находят очаровательной.

— Сокровище, — мягко произносит он, и Джессика чувствует, как очередная бетонная плита рушится на асфальт. Она чувствует, что вот-вот рухнет, сложится, как карточный домик — но мышцы напряжены, ведь ей сказано сидеть смирно. Она ощущает под кожей металлический каркас. Все остальное пытается соскользнуть на пол.

— Скажи что-нибудь, дорогая, — звучит над ухом.

— Что-нибудь, — монотонно отвечает она, не отрывая взгляда от собственного отражения на экране телевизора. Она выглядит болезненной — по крайней мере, так кажется, когда её лицо украшают облака пыли из прямой трансляции. Переключи канал.

— Хватит смотреть! — вдруг рявкает он, перехватывая её взгляд, и экран тут же гаснет. А она послушно закрывает глаза, пытаясь провалиться в сон. Мышцы всё ещё напряжены, но, когда она не видит собственных рук, она может отчётливо представить их дрожь. И, кажется, это даже срабатывает. Она чувствует, как её начинает бить озноб, как в окно дует порывистый ветер.

А затем её пальцы накрывают тёплые ладони — и её, кажется, вот-вот разорвёт от отвращения. Джессика не открывает глаза, потому что знает, кого увидит. И знает, что она этого не хочет.

— Эй. Ты замёрзла? Говори честно.

— Да, — Джессика не осознаёт, что говорит. Может, и правда замёрзла — раз отвечает подобным образом. Какая разница? Если бы она ответила нет — что бы изменилось? Это лишь очередной повод…

Язык еле двигается, а руки дрожат — но, оказывается, это вызвано ни отчаянием, ни страхом — только лишь сквозняком.

— Я знаю, как мы можем согреться. Иди со мной.

И она встаёт, её тянет дальше от телевизора, дальше от окна, в омерзительно тёплые, липкие объятья, воняющие одеколоном и чем-то ещё. Джессика пытается отключить сознание, с головой окунаясь в наполненный бетонной пылью дым.

***

Их пальцы мягко переплетаются. Кажется, будто бы он продирается сквозь заросли терновника. И это так болезненно приятно.

***

— Нас тянет друг к другу, — Килгрейв верит в то, о чем говорит. Верит глубоко и безоговорочно. Ведь каков был шанс, что они встретятся в настолько огромном городе? Она могла оказаться в любом другом месте в ту самую секунду — но оказалась рядом с ним.

Он не собирался выпускать из рук такое сокровище. Отказываться от чего-то настолько великолепного, чего-то кого-то равного ему было бы непростительной ошибкой. Джессика не была вопросом желания — она была необходимостью для его естества.

— Ты тоже чувствуешь это? Согласись.

Он шепчет это ей в волосы, проводя руками по ее спине, ловя эту безмолвную силу будущего внутри цунами, прижимается плотнее к ее телу, чтобы почувствовать перекатывающийся под тонкой кожей металл.

— Да, — соглашается Джессика. Она машинально двигает руками по его лицу, послушно отзываясь угловатой, колкой нежностью на каждое движение.

(Она хочет закрыть глаза и снова уснуть. Часов на двенадцать. Чтобы всё это кончилось. Дать туману рассеяться. Дать своему сознанию глоток свежего воздуха. Но вместо того, чтобы остановиться, она подчиняется приказам.)

— Ниже.

Джессика касается его шеи. Тянется за поцелуем — потому что таков алгоритм. Она делает это автоматически, потому что это всё — давно расписанный акт. Килгрейв тут же дёргается — размышления увели его слишком далеко, и он вдруг оказался сознанием в совершенно ином месте. Касание вернуло его обратно, в это самое мгновение.

— Стоп! — резко говорит он — и она послушно прерывается, замирая в одной позе. Ее пальцы в миллиметре от шейных позвонков. А Килгрейв вдруг теряет ощущение безопасности.

На пару мгновений, падение, будто бы пропущенная ступенька. Он шагает и несётся вниз. И к горлу подступает паника — кожа на запястьях ощущает захват чужих рук, и он инстинктивно ищет помощи в окружающем помещении.

Мир вокруг становится до болезненного четким. Он не видит в глазах Джессики сочувствия, и это на мгновение задевает его — окатывает ледяной водой. Он цепляется за разогревающееся цунами.

Нежность сменяется яростью, но это нормально. Так происходит всегда. Под кожу будто бы вводят что-то — что-то кислое, горькое, холодное.

Он не позволяет себе переходить границы — но все равно крепко держит ее запястье, пока мысли не успокаиваются и не настраиваются обратно на тягучую нежность.

Он смотрит ей в глаза, пытаясь что-то там найти — однако она не может почувствовать ни единой эмоции. Следует минута молчания, минута бездействия — она тянется вечность.

— Улыбнись.

Ее лицо искажается трещиной. Тест пройден.

— Продолжай, — приказывает он, и мышцы Джессики снова приходят в действие. В ее движениях — немая сила, цунами, запертое под фарфоровой кожей. И он этим цунами обладает. Целиком и полностью. Это цунами обнимает его, проводит пальцами по шее, вызывая разряды тока. Это цунами целует взасос. Это цунами.

Ураган, способный сносить здания, сейчас заперт в этой фигурке из фарфора.