Его решение основывалось не на ревности, хотя, как ни странно, именно она была одной из его самых первых реакций и главной причиной, по которой он выжидал так долго. Он унял ревность (но не прогнал ее), напомнив себе о прошлом Каприс и о том, почему ей так важны спокойствие и надежность настоящего. Ему удалось посмотреть на произошедшие с ней метаморфозы более реалистично и с большим пониманием, однако факты изменить было нельзя. Как и он сам, К.Р. являлась плодом жизненных испытаний, прошлое держало ее железной хваткой, но теперь, став собой, Каприс была достаточно сильна, чтобы освободиться.

Она появилась в дверях неожиданно — стремительная походка, гордо поднятая голова, заявлявшая о готовности бросить вызов целому миру. Куин наблюдал за тем, как она идет, замечая в ее походке глубокую усталость, которую не заметил бы никто, кроме него или тех, кому она была дорога. Он вышел из машины, чтобы открыть для нее дверцу.

Каприс улыбнулась ему, бросила портфель на заднее сиденье, а потом уселась в машину.

— Давно ждешь? — устало спросила она, откидываясь на спинку сиденья.

Она глубоко вздохнула, чувствуя, как дневное напряжение начинает понемногу спадать. Осваивать новую область оказалось труднее, чем она ожидала. Каприс чуть нахмурилась, вспомнив полунамеки, которые ей приходилось выслушивать в последние недели: глупые фразы насчет ее фигуры, волос и роста. В Филадельфии она от такого отвыкла — главным образом потому, что нападки сдерживались именем и репутацией ее отца. Только глупцы, не дорожащие собственной жизнью, пытались тогда связаться с птенцом стареющего орла, подумала она, неожиданно ощутив острый укол тоски по дому.

Куин наблюдал за сменой выражений на ее лице, замечая под маской К.Р. следы Каприс. Когда она нахмурилась, он протянул руку и начал вынимать шпильки, скалывавшие ее волосы в аккуратный пучок.

— Что ты делаешь? — запротестовала она, не успев отреагировать достаточно быстро, чтобы ему помешать.

— Возвращаю Каприс. Я по ней соскучился, — пробормотал Куин, любуясь, как шелковистые пряди серебряным дождем льются на ее плечи и спину. Он погрузил пальцы в волосы и добрался до затылка, ощутив там комок напряженных мышц. — Меня бесит то, что ты делаешь со своими волосами.

Каприс обхватила его рукой за талию, подставляя голову под магические прикосновения.

— Ты говоришь совсем как Силк, — прошептала она. Ее веки сомкнулись. Куин гладил и расправлял ее мышцы, каждым движением убирая все тревоги дня. — Как приятно!

— Почему ты так себя уродуешь? — напрямик спросил он, но его голос звучал мягко, чтобы не нарушить успокаивающей атмосферы, которую он для нее создавал.

— Это — часть работы. Если не считать моего роста, у меня внешность типичной безмозглой блондиночки. И как бы мне ни хотелось обратного, мир по-прежнему мыслит стереотипами и ориентируется на мужчин.

— Поэтому ты облачаешься в доспехи, прячешь свои великолепные волосы и каждый день ведешь битву за деньги, которые тебе не нужны и никогда не будут нужны.

Она открыла глаза, чуть улыбаясь тому, какой гнев горит в его взгляде.

— Ты все правильно назвал. Как и твои загадки, это — то, чем я занимаюсь.

Он покачал головой, и его рука остановилась.

— Нет. Это то, чем ты становишься. — Свободной рукой он прикоснулся к ее застегнутой до горла блузке, строгого покроя пиджаку, простым часам. — Это — К. Р., а не Каприс. Мне это не нравится. — Он провел пальцем по ее губам, помешав протестовать. — И тебе тоже не должно нравиться. Это — не ты, по крайней мере, теперь. А может, это никогда и не была ты.

Каприс смотрела на него, понимая, что Куин говорит абсолютно серьезно. Если бы требование измениться было вызвано одним только его желанием, она еще могла бы сопротивляться. Но дело было не в этом. Он поставил перед ней зеркало, в котором она увидела себя такой, какой ее видит он. Она вспомнила вечер за два дня до отъезда ее и сестер из Филадельфии. Тогда она выпила чересчур много водки, которую ей предложила Силк. В тот вечер она чувствовала себя отчаянно-отважной и была полна решимости изменить свою жизнь. Ее настроение отчасти было вызвано тем, что мать поставила ее в ситуацию, ставшую препятствием на пути к успеху, а отчасти — словами, брошенными ей сестрой, сказавшей, что за стенами офиса у Каприс нет жизни.

Куин разгладил морщинку, появившуюся у нее на лбу.

— О чем ты думаешь?

Каприс сосредоточилась на нем, поспешно оттеснив воспоминания в самый дальний угол подсознания.

— О том, что ты мне сказал. И о том, что говорила Силк перед тем, как мы уехали из дома. Не вижу, как я могла бы измениться. По крайней мере в этой области. Это… — Она прикоснулась к воротничку блузки, — …мои доспехи. Но я, правда, не представляю себе, как могу их поменять и при этом продолжать выполнять ту же работу. На деловой лестнице очень скользко. Малейший признак слабости — и кто-то уже готов столкнуть тебя в небытие.

— И ради этого ты каждый день идешь на войну? — Куин вопросительно поднял брови. — Мне это представляется таким же бесполезным, как моя военная жизнь, — заявил он открыто, пристально наблюдая за ее лицом.

Каприс снова нахмурилась — на этот раз сильнее.

— Я никогда прежде не думала об этом в таком ключе.

Куин поспешил отступить, чтобы не оказывать на нее чересчур сильного давления. Он слишком уважал Каприс, чтобы навязывать ей перемены. Но в то же время она была слишком ему дорога, чтобы он спокойно смотрел, как она намеренно разрушает в себе все самое лучшее.

— Не делай перемен так, как их сделал я. — Он включил двигатель. — Некоторые вещи лучше не делать никогда, чем слишком поздно.

Каприс молчала, пока он выводил машину со стоянки и ждал, чтобы влиться в вечерний поток транспорта. Она не пыталась отбросить то, что сказал ей Куин. Зав недели, что они провели вместе, она привыкла уважать его суждения. Он видел все гораздо более ясно, чем большинство людей, сводя вещи, реакции и окружающих к тому, что составляло их основу. Он не выносил извинений и позерства. И в то же время он обладал бесконечным терпением в отношении тех, кто затронул его интересы или чувства. Эти чувства он не выказывал ни перед кем, кроме нее, но тем не менее они существовали, такие же неукротимые и свободные, как он сам.

Она вдруг осознала, что завидует этой свободе мысли и выбора. Вся жизнь Каприс, по ее доброй воле, имела четкую структуру. Ей всегда казалось, что именно это дает ей чувство уверенности. Ей никогда не приходило в голову, что одновременно это делает ее узницей. Может быть, именно об этом пыталась сказать ей Силк, только не нашла нужных слов? И ее мать с этим странным планом преображения для нее и сестер?

«Но я была довольна своей жизнью, — молча спорила Каприс. Незаметно для себя она хмурилась все сильнее. — Ну, может, не довольна, но умиротворена. Нет, и это не то. Привычка». — Она попробовала это слово на вкус, обнаружив, что оно горчит, хотя должно было бы приносить удовлетворение.

— Если бы я не занималась этим, то не знаю, что бы я могла делать, — медленно проговорила она, поворачивая голову, чтобы видеть Куина. Погрузившись в свои размышления, она не заметила, насколько он напряжен. — Я не хотела дарить матери этот год. Я согласилась последней, да и то только потому, что остальные сестры собирались согласиться. — Она мрачно улыбнулась. — Не слишком хорошая реакция на предложение моих родителей и не слишком хорошее чувство к сестрам. А ведь все три пытались меня любить.

Он услышал в ее голосе боль, мучительное желание найти что-то, за что можно было бы уцепиться. Он ей нужен! Это чувстве рождало тепло и приказывало помочь.

— Ты тоже их любила. Особенно Силк, — напомнил он ей.

— Не знаю, любила ли я ее на самом деле… По крайней мере до последних двух вечеров. Да, это я затащила ее к нам во двор в ту первую ночь, когда ее чуть не поймала полиция. Я увидела ее из окна комнаты для отдыха. Рыжие волосы Силк попали в луч фонаря. Мне показалось, что она хочет залезть в «дом». У меня появилась смутная идея предстать перед остальными в качестве героини, помешав ей. Так что я прокралась во двор, спряталась за деревом и стала ждать. — Она заново переживала воспоминания, ощущения и звуки того вечера. — У нее был такой голодный вид! А мы только что поели. Лоррейн всегда требовала, чтобы еда была не приютской, так что нам дали жареную курицу, подливку, картошку, овощи двух сортов, а на десерт — лимонные меренги. Мне стало стыдно. Видя, какая Силк худая, мне казалось, что у меня всего слишком много. Я чуть не ушла в дом. И тут увидела патрульную машину. Я не успела ни о чем подумать, просто реагировала — и это не имело никакого отношения к Силк. Это мое собственное прошлое заставило меня схватить ее за руку, утащить за калитку и спрятать в кустах. Тогда я ненавидела всех блюстителей порядка. Они хватали людей. Существовало два лагеря — мы и они.