Впрочем, об улыбке она вспомнила позже, а в тот момент быстро перевела взгляд на отца, который, торопясь домой, поднялся на ноги и засобирался-засуетился. Оля отобрала у него сумки и вместо них вручила плащ. Это послужило причиной спора.

– Женщинам не позволено носить сумки! Верни обратно.

– Больным не положено тем более.

– А я не больной.

– А я не женщина – я дочь. Дочери можно, давай спросим у Дениса Валентиновича.

В итоге оба уставились на специалиста по больным и их родственникам. А у специалиста, как назло, зазвонил телефон, поэтому Оля во второй раз сунула папе плащ, взяла сумку, и, когда краткий телефонный разговор завершился, отец и дочь хором произнесли:

– Спасибо, доктор, до свидания.

Денис Валентинович окинул их взглядом, ничего не ответил – вместо этого подошел к стулу и взял еще одну сумку, о которой спорящие забыли в пылу дебатов.

– Есть примета, – сказал он, – если оставишь что-то в больнице, то обязательно сюда вернешься. Не то чтобы я не рад был вас видеть, Геннадий Игоревич, но лучше вне больничных стен.

Постоял с сумкой в руках, помолчал, а потом добавил:

– Попросить санитара проводить вас с вещами до машины?

– Не стоит, пакет легкий, – ответила Оля и протянула руку.

Вернее, они оба протянули руки: отец и дочь. Но выбор врача оказался в пользу дочери, и через секунду сумка была у Оли.

А дальше – снова слова благодарности и прощания, потом лестница вниз, холл и диалог медсестер, который Оля услышала совершенно случайно, пока отец надевал плащ.

Медсестры были молоденькие и хорошенькие. Одна из них хохотала.

– Рассказывай давай.

– Ну что, Светуля не оставляет попыток склонить доктора Батюшко к внеслужебным отношениям.

– Настойчивая. Что на этот раз?

– Напялила на голую грудь халат на пару размеров меньше своего. Для пущей убедительности верхнюю пуговицу отрезала. И пошла к Денису Валентиновичу якобы по служебной надобности. Это кино и немцы, я чуть анализы не уронила, когда увидала эту красоту. Она ему то один вопрос, то другой, то так повернется, то эдак. А он все отвечает и отвечает. И смотрит ей в лицо. В лицо, понимаешь, в лицо! Ну, Светольда не вытерпела, груди свои пятого размера лапками прикрыла. «Ой, у меня пуговица оторвалась, надо пришить». А он так медленно посмотрел – сначала в вырез халата, потом в глаза. Руки сложил на груди своим фирменным жестом – ну знаешь, как он степень нарядности показывает. И говорит в своей обычной манере: «На вашем месте, Светлана Анатольевна, я бы пришил пуговицу на лоб».

Медсестры хохотали теперь вдвоем.

– Сколько уже Денис Валентинович осаду держит?

– Года два, по-моему.

– А Светка все никак не может смириться, что фейсконтроль у доктора Батюшко не прошла.

– А мы прошли! – довольно переглянулись сотрудницы больницы, еще немного похихикали и побежали по своим делам.

Оля очнулась, только когда почувствовала прикосновение к своему плечу.

– Ну что, дочка, пошли?

– Что? Да, конечно. Пошли.

Эта пуговица на лбу не оставляла мысли всю дорогу до дома. Отец молчал, он устал от бравады. Оля выключила радио, чтобы обеспечить в салоне тишину, которую нарушало время от времени только мерное тиканье поворотника.

Пуговица на лбу, подумать только! Это что же… это значит и лицо застегнуть? Это таким образом сказать женщине, что она некрасива?! Как прямолинейно и вообще… недопустимо. От подобных мыслей Ольга непроизвольно передернула плечами. А в палате казался настолько вежливым, даже участливым, что из памяти совсем стерлась их первая неудачная встреча. Может, день не задался с утра, может, пациенты попались капризные. Всякое бывает, уж ей ли не знать, какие посетители иногда переступают порог кабинета? И руки у него такие теплые и сухие, приятные – Оля отметила и запомнила мимолетное прикосновение при передаче сумки. Как-то совершенно так по-женски отметила и запомнила. Может, потому что давно уже… а тут пуговица на лбу!

И все едкие фразы при их знакомстве сразу вспомнились. И сам тон. Значит, не были те слова Дениса Валентиновича случайностью. И непонятно тогда, где доктор Батюшко настоящий: комментирующий пуговицы или подающий сумки?

«А и черт с тобой, – подумала Оля, поворачивая к дому. – За операцию и заботу об отце буду благодарна всегда. А до остального мне дела нет».

– Ну и главврач будет.

– Я понял.

– Молодец, – похвалил сына Валентин Денисович. – Все записал?

– Все.

– Этих… как их там… тамады не надо! Ларочка с девчонками что-то готовят. Культурную программу, в смысле.

– Пометил себе, – Денис обвел пожирнее номер Ларисы Максимовны. Это только для отца зам по экономике – Ларочка.

– Ага, ну и славно, – отец говорил слегка неуверенно. – Ну, тогда все? Тебе точно не нужна помощь, Дениска?

– Расслабьтесь, гражданин юбиляр. И готовьтесь принимать поздравления.

– Вот нутром чую: не терпится всем проводить меня на пенсию! – проворчал Батюшко-старший.

– Всем, может, и не терпится. Но ты же не уйдешь.

– Не уйду, – довольным голосом подтвердил отец. – Но на пышные проводы рассчитываю.

– Положись на меня.

Подготовка юбилея – дело мало того что хлопотное, так еще из категории тех, что Денису совсем не по душе. Не выносил он категорически подобные мероприятия. Но деваться некуда, шестидесятилетие, как известно, случается раз в жизни. И все должно быть организовано по высшему разряду. Денис вздохнул и покосился на список дел и телефонов. Надо бы похорошему позвонить Ларисе Максимовне. Но Дэн малодушно решил начать с ресторана.

О том, чтобы после операции оставить отца одного в его однокомнатной квартире, не могло быть и речи. Конечно, он спорил и говорил, что не хочет стеснять и доставлять неудобства, что вполне способен позаботиться о себе сам. Оля даже молчала и внимательно слушала, только в итоге все сделала по-своему.

Диван в зале разложили, и он поступил в распоряжение Геннадия Игоревича. Изольда Васильевна варила супы в двойном объеме, а Никита развлекал дедушку домашними заданиями.

– Вы это проходите в третьем классе? – время от времени удивленно восклицал дедушка, недоверчиво переводя взгляд на Изольду.

Та только разводила руками:

– В наше время учились не так.

– А биография Толстого зачем ребенку в третьем классе? – кипятился Геннадий Игоревич. – Что он из нее вынесет для себя, поймет в девять лет?

– Может, что-то поймет, – ответила Изольда без особой, впрочем, уверенности в голосе.

– Дедушка, смотри, вот этот красный – он защитник, – Никита плюхнулся на диван, – а синий нападает на нашу галактику. И вот я тут придумал световой меч такой специальный, который на синий цвет реагирует и, как только увидит синие доспехи…

– Кто увидит – меч?

– Ну да, – нетерпеливо объяснял Никита, – то сразу же поражает противника, и галактика спасена.

В руках мальчика синий робот перевернулся, сделал кульбит и под звуковое сопровождение «ты-дыж-уа-а-ау» упал на пол.

– А вы говорите, биография Толстого, – Геннадий Игоревич поднял глаза на Изольду Васильевну. – Роботы и световые мечи.

Оля приходила с работы поздно, основная забота об отце легла на плечи соседки. Главным в этой заботе было уговаривать Геннадия Игоревича не форсировать события и восстанавливаться после операции постепенно. Через два дня он засобирался домой, через три заявил о выходе на работу, где скопилось очень много дел и очередной номер журнала не готов к выходу.

Оля привезла отцу его ноутбук и вручила со словами:

– Электронная почта и телефон творят чудеса.

Так Геннадий Игоревич получил доступ ко всем готовым и не очень готовым статьям и приступил к своей главредовской работе.

У него даже нашлась благодарная слушательница – все та же Изольда Васильевна.

– Я только не очень поняла, – сказала она как-то вечером, откладывая в сторону небольшую статью об индийском празднике красок, – ваш журнал про страны, путешествия и культуру разных народов. При чем тут поэзия? Почему вы получили все эти стихи?