Мыслители, которые писали о человеке и обществе в XIX веке, старались представить свои рассуждения в виде некой целостной и абсолютно логично выстроенной картины, которая, как считалось тогда, уже сама по себе оправдывает свое существование и должна быть истинной, потому что логична. Такое сознание сегодня часто именуют модернистским. Его дополнительными атрибутами являются вера в разум человека и прогресс, по крайней мере, прогресс знания. При этом и то, и другое может подвергаться умеренной критике, но не должно отвергаться в принципе. Понятно, что разум человека не всесилен, но все-таки он способен познать наиболее важные и существенные вещи в мире.
Модернизм как доминирующее направление в культуре, сформировавшееся в конце XIX века, во второй половине XX века стал подвергаться критике другими культурными концепциями и социальными теориями – и последовательней всего – постмодернизмом.
В большинстве источников отсчет существования постмодернизма ведется с литературоведческой статьи Лесли Фидлера «Пересекайте границы, засыпайте рвы», опубликованной в последнем номере журнала «Плейбой» (!) за 1969 год. Действительно, после этой статьи понятие «постмодернизм» прочно вошло в интеллектуальную моду[19]. Однако это понятие («постмодернисимо») в литературоведческом ключе применял Ф. де Онис в своей книге «Антология испанской и латиноамериканской поэзии» уже в 1934 году[20]. Введено же в научный оборот оно было еще раньше – в годы Первой мировой войны философом Р. Панвицем в ряде эссеистических произведений, в частности в работе «Кризис европейской культуры» (1917). Из названия и содержания этой работы явствует, что Панвиц употреблял понятие «постмодернизм» в широком культурологическом смысле.
Понятия «модерн» и «постмодерн» («пост-модерн») были обоснованы в опубликованных после Второй мировой войны томах труда А. Тойнби «Постижение истории»[21]. Помимо историко-культурологического анализа в нем содержится и социологический анализ, в соответствии с которым модерн и постмодерн в частности различаются классовой и национальной структурой.
Наконец, в конце 1970-х годов постмодернизм и постмодерн получили социально-философское осмысление в книге «Состояние постмодерна» Ж.-Ф. Лиотара[22], который проанализировал состояние знания и образования в современных наиболее развитых обществах и подверг критике их рационализм и прогрессизм, а также развенчал человека массовой культуры и массового потребления второй половины XX века. Именно с момента опубликования работы Ж.-Ф. Лиотара категории «постмодернизм» и «постмодерн» формально становятся общекультурными и общенаучными категориями в области осмысления современности.
Объективными предпосылками возникновения постмодернизма как социальной теории явились: (1) кризис тоталитаризма как общества, воплотившего в себе идеалы классической науки и утопического сознания; (2) противоречие между глобализацией мира и идентичностью конкретных сообществ и вытекающий из этого противоречия кризис «больших идей», якобы пригодных везде и всегда; и (3) массовый скептицизм по отношению к науке, которая не в состоянии решить фундаментальные проблемы современности. Рассмотрим более подробно эти взаимосвязанные предпосылки.
Начиная с возникновения первых социальных идей, их авторы пытались сформулировать принципы построения «правильного» общества на основе научной рациональности. Иерархия и «идеальная бюрократия», централизованные планирование и управление – все эти черты рационализма в социальной мысли и практике достигают своего апогея в тоталитаризме.
Тоталитаризм был столь же рационален и столь же принадлежал эпохе модерна, как принадлежат ей научно-технические достижения, крупные промышленные корпорации и гигантские партийные машины. Ростки тоталитарных тенденций можно было наблюдать практически во всех странах, и даже в тех, которые демонстративно противопоставляли себя тоталитарным режимам середины XX века. «Хотя мы не хотим этого признавать, – пишет Роберт Нисбет, – первым несостоявшимся прецедентом тоталитарного государства были Соединенные Штаты в 1917–18 годах после присоединения к союзникам в войне против Германии. Даже для кайзеровского военно-политического режима, не говоря уже об Англии и Франции, не была характерна та степень тоталитарности, которая была достигнута в Америке в исключительно короткие сроки сразу после объявления войны»[23]. В то время в США промышленно-трудовые советы полностью контролировали вопросы заработной платы и цен, а любой человек мог быть схвачен и брошен в тюрьму по подозрению в «прогерманизме», поскольку в обществе господствовал дух священной борьбы за великие моральные ценности.
Уже одни только тоталитарные тенденции позволяют видеть амбивалентность аргументаций тоталитаризма. С одной стороны, как наиболее рациональный строй он является продуктом общественного сознания научного типа, и потому отрицает мифологию и религию. Вначале было противопоставление квазирелигиозного Культа Верховного Существа христианству и культу Разума времен Великой французской революции, но к XX веку тоталитаризм стал воинствующим атеизмом, т. е. культом разума. В СССР – культом учения Маркса, которое, по Ленину, «всесильно, потому что оно верно», и культом мудрости вооруженной этим учением КПСС и ее вождей. Но культ Бога, культ научной идеи или культ личности все равно остаются культами, а это значит, что идеология тоталитаризма имеет почти религиозное содержание.
Обладая собственной религией современного типа, тоталитаризм создает особого рода людей, чей менталитет целиком подчинен этой религии и которые готовы на все ради торжества ее (своих!) идей. Появление различных мнений, даже самого незначительного плюрализма грозит тоталитаризму гибелью. Поэтому каждый член общества небезразличен тоталитарной власти: каждый таит в себе опасность бунта, каждый должен быть под контролем и вместе со всеми. Вследствие этого тоталитарное государство уподобляется церкви с мощным институтом инквизиции для борьбы с ересью. Вместе с тем единение граждан с государством дает им гарантию духовной, социальной и политической защищенности.
Тоталитаризм как этатизм, возведенный в абсолют, подрывает естественную эволюцию общества, состоящего из относительно автономных социальных образований и социальных процессов, а его «рационализм» стремится сломать наследие многовековых традиций. По Ф. Хайеку: «Требования социализма (в данном случае читай – тоталитаризма. – Авт.) не выводимы как моральный итог из традиций… Скорее они являются попыткой разделаться с этими традициями, заменив их рационально сконструированной системой морали, притягательность которой кроется в том, что обещаемые результаты отвечают инстинктивным влечениям человека»[24].
Идеология и структура тоталитарного государства тесно связаны с социальной утопией. Примечательно, что первую утопию создал родоначальник традиционного научного метода Платон. И на протяжении нескольких столетий эпохи Возрождения и Нового времени, когда этот метод праздновал безраздельную мировоззренческую победу, в жанре утопии были созданы сотни произведений. Но и в Древней Греции, и в Новое время в случае с утопиями мы имеем дело с неким симбиозом научного и мифологического сознания.
Утопии создавали рационалистически ориентированные ученые, идеализировавшие традиционную науку и как ее реальное воплощение – институт организации. Самое лучшее, целесообразное устройство общества в утопиях, начиная с платоновского «Государства», мыслилось как абсолютное главенство организационных принципов и недопущение спонтанности, неопределенности, противоречивости. В утопиях все элементы общественной жизни – политика, экономика, искусство, семья, досуг централизованно и рационально управляются. Общественный организм предстает здесь в виде предельно отрегулированного часового механизма, в котором все винтики и шестеренки работают в абсолютном согласии друг с другом. В таком обществе всегда существует четкая иерархия, где высшие позиции занимают философы, идеологи, мудрейшие члены общества, по определению приобщенные к тайнам науки, а значит и жизни. Нередко ученые, в реальности не имевшие достаточно высокого социального статуса, грезили об обществе, где именно они оказались бы на вершине власти. А для реализации этой мечты нужно было подчинить жизнь требованиям науки, «жрецами» которой они являлись.
