Блефуя, я легко живу,

Легко обману поддаюсь.

Взлетаю к звёздам и парю,

Затем бросаюсь камнем вниз,

А то вдруг вспыхну и горю,

То я простак, то хитрый лис.

Мороз и дождь мне нипочём,

Я мыслью горы сворочу;

Мой слог высокий, словно гром,

Но я молчу, всегда молчу.

Мечты

Что ты каркаешь, ворона?

Или я тебе не люб?

У мечты свои законы, –

Сладок вкус солёных губ.

Я стремлюсь туда, где чайки

Реют смело над волной;

Там – чудачества и байки;

Горизонт – весь золотой.

Сумасшедший мир агоний,

Мир жестоких кулаков;

К чёрту карканье воронье,

В море прыг и… был таков.

Может, в южном синем море

Камнем вдруг ко дну пойду?

Смерть красна ведь на просторе

У птиц вольных на виду?

Александре Пальцевой

Деревенька Сонино –

Три старушки, дед один…

Тишь в ночи звенящая,

Жизнь моя – не зряшная,

Сам себе здесь господин.

У Москвы-реки бока

Золотисто-пьяные…

К рюмке тянется рука,

Черти окаянные!

Деревенька Сонино –

Хаты три, один овин

Дрыхнет в запустении,

Небо – в удивлении…

Испарился нафталин, –

И в помине моли нет,

Пахнет звёздной пылью;

Прибабахнутый поэт

Приобрёл здесь крылья.

Деревенька Сонино,

Рифмы в воздухе парят,

В речке воды сонные,

Лето забубённое…

На лугу цветы горят,

Эх, страда, моя страда,

Жизнь – душа шмелиная!

Брошу всё, вернусь туда –

В те края былинные.

Три старушки, дед один, –

Сам себе я господин!

Восторгаются мной дамы,

Воспевают и клянут…

То я честный самый-самый,

То пройдоха я и плут.

Пьяный, драный, окаянный,

Стильный, модный, дорогой…

Поперечный и упрямый,

То предатель, то герой.

Аккуратный и небрежный,

Хам, каналья и дурак…

Самый ласковый и нежный,

Друг заклятый, лучший враг.

Удивляюсь, восхищаюсь

И капризы дам терплю…

Но в который раз признаюсь:

Я вас, женщины, люблю!

Спросил гадалку я:

– Любовь не встретилась мне, нет…

Скажи, она – какая?

Сразил старушки той ответ:

– Любовь – печаль земная,

Светлей она, чем белый свет.

Пока ты вёсны не считаешь,

А я считать их перестал,

Хотя скажу тебе: «Ты знаешь,

От жизни всё ж я не устал…»

Тревожит душу птичий щебет,

Весенний запах сердцу мил…

А как услышу детский лепет,

Готов обнять весь Божий мир.

О, как легко меня растрогать

Какой-то милой ерундой…

Не так давно обрёл я Бога,

Воспрял опять седой душой.

Меня легко обезоружить

Улыбкой, парой добрых слов.

Весна поёт в весенней луже,

И я пою вслед за весной.

Пока ты вёсны не считаешь,

Давно я счёт им потерял,

Хотя скажу тебе: «Ты знаешь,

Я лишь с тобой весну познал».

Куда-то мчатся поезда,

Куда-то птицы улетают…

Лишь погрустневшая звезда

В тобой любимом чудном мае

Неспешно свет на землю льёт…

Который год, который год

Весну один я провожаю

И письма старые читаю.

Крыша красная, солнце яркое,

Дом на фоне зелёной горы;

На скамейке мы, в старом парке мы

Средь летящей вокруг мишуры

Из пустых, незабытых обид;

Тени прошлого – дети малые

Не отходят от нас ни на шаг…

Чувства – новые, страхи – старые,

Нет дыханья живого в словах,

И костёр отчужденья горит.

Как под крышею, крышей красною

Пара ласточек раньше жила…

Время стылое и опасное,

Никудышные нынче дела, –

Больше ласточки там не живут;

На скамейке мы, отчуждённые,

А меж нами обиды стена.

Друг от друга мы отстранённые,

И неведомо, чья в том вина,

Но сердца примирения ждут.

Ветка мимозы

Давай же не будем, не будем,

Не будем топтаться по… нервам;

Притих абрикосовый пудель

У ножек прекраснейшей стервы.

Мужчиной брутально-свирепым

Торчу средь подушек занозой,

Ты что-то вещаешь нелепо,

А в зеркале ветка мимозы…

…Меня донимают сюжеты

Из небыли жуткой и были;

В межзвёздном пространстве поэтом

Парю средь космической пыли,

Во сне опускаюсь на землю,

Туманом вокруг всё покрыто,

Банальную быль не приемлю, –

Пинаю зачем-то корыто…

Я пуделем лягу покорным

У ножек прекраснейшей стервы…

Мне нравится мир иллюзорный,

Не надо топтаться по… нервам.

Отель. Окно. В нём вид Лемана,

А в вазе веточка мимозы.

До неба брызги от фонтана…

Опять влюбляюсь под гипнозом.

Мечты, мечты…

Давай плохое мы отбросим,

Что не случилось, всё забудем

И счастье спящее разбудим,

Вернуться к нам его попросим;

И самовар ещё прабабкин

Урчать нам станет, как и прежде.

И будет горько, будет сладко…

Возможно, явит лик надежда?

Перед рассветом

(в горной деревне Кало-Хорио, Кипр)

Лежу в ночи с открытыми глазами

И в мыслях жизнь перебираю…

А где-то там, за тёмными горами,

Есть та, о ком я вспоминаю…

Как бесконечно долго длится ночь!

О, эти петухи в деревне горной! –

Их пенье необычно звучно,

Хоть небо всё ещё иссиня-чёрно,

В окне толпятся звёзды кучно;

Но катится уже к исходу ночь,

Ночная птица всхлипнула и смолкла,

Звезда беззвучно с неба пала…

Я слышу, как в Сибири воют волки,

Я вижу, рушит море скалы…

Меня терзает неотступно ночь,

Хоть небо всё отчётливей светлеет,

Сам говорю себе с укором:

«Что медлишь ты? Вставай, Матвеев!

Скорее отправляйся в горы!»

…Петух пропел, и отступила ночь!

Перед автопортретом Виже-Лебрен с дочерью Жюли

Не оторвать мне взгляда от портрета, –

Улыбкой губы тронуты слегка;

Шепчу: «Бонжур, мадам Виже-Лебрен!»

Пределов нет фантазии поэта,

Мне кажется, в руке моей её рука,

Я попадаю к даме в сладкий плен…

А у неё девчонка на коленях –

Прелестная красавица Жюли,

Глаза манят, недетские глаза,

Во времени застывшее мгновенье;

Я отрываюсь тут же от земли,

Лечу назад, чтоб важное сказать.

Спасибо вам, Виже-Лебрен, за встречу,

За краски вдохновенья на холсте;

Как удивителен сегодня вечер! –

Я сердцем прикоснулся к красоте.