========== 3. “Собирая осколки души” ==========
— Девушка, Вы уверенны, что гипс можно снять? Военный врач ясно сказал, что не раньше чем через три месяца после ранения. Значит, Вам осталось еще месяц как минимум.
— Доктор, — начала я, нервно почесывая линейкой руку под гипсом. — Либо это делаете вы и сейчас, либо это сделаю я сама и у себя дома!
— Но Ярослава!..
— Снимайте этот гребанный гипс, или я сниму с вас шкуру, обещаю!
Через час я вышла из пропитанного спиртом здания больницы счастливо махая свободной рукой в разные стороны и уже продумывая, в какой спорт-зал пойду и чем буду заниматься. Уже даже придумала для себя комплекс упражнений.
Ростислав, облокотившись о капот джипа, стоял и улыбался мне, а я, пренебрегая всеми рекомендациями доктора, встала в боевую стойку, проводя серию показных ударов руками перед его лицом и взмахом ноги над его головой.
— Все, показушница, — рассмеялся парень, обнимая меня за плечи, я с огромнейшим удовольствием обняла его обеими руками за талию, прижимаясь щекой к груди, — пошли, отвезу тебя к родителям. Думаю, они будут очень рады тебя увидеть.
— Росси, братишка, ты ж понимаешь, — начала я, сев в машину на переднее сидение, — что если батя отреагирует еще по-божески, то мама меня просто в асфальт вкатает!
— А вот нехер было умирать, — подмигнул он мне и завел мотор. Захохотав, я отвернулась к окну, подперев щеку ладонью, стала рассматривать город, который совершенно не изменился с моего уезда. Те же люди, те же улицы, дома. Тошно.
— Разворачивай тачку, — скомандовала я, положив руку на ручник и уже собираясь потянуть его на себя.
— Ты ебанутая? — заорал брат, резко тормозя и заворачивая на обочину. — Ты вообще ёбу дала, что ли? Где твой инстинкт самосохранения, ебучая смертница?
— Продала за целую задницу! — заорала я в ответ, не стирая с лица счастливую улыбку. Черт возьми, как же я скучала!
И, не давая брату очухаться, порывисто обняла, сначала прижимаясь щекой к щеке, а потом, спустя всего-то долю секунд, отрываюсь и целую в губы. Я разучилась проявлять эмоции, а душа требует именно это. Не с языком, не пытаясь углубить, просто губами. А он отвечал. Кусал мои и так потрескавшиеся губы, прижимался носом к носу и все сильнее вдавливал в себя. Да, малыш, я тоже не верю, что живая, я тоже скучала и хотела увидеться. Я тут, милый, и больше не уйду, обещаю!
— Не отрезай больше волосы, — попросил он, отрываясь от моих губ и утыкаясь лбом в плечо, пытаясь скрыть свою слабость — но влагу на щеках я почувствовала. И ведь не разберешь чьи слезы, безмолвно рыдали сейчас, судя по всему, оба. — Я так люблю твои рыжие, вечно торчащие во все стороны волосы.
— Не буду, — пообещала я, проводя рукой по кроткостиженному ёжику.
— Я скучал. Я очень скучал. — Разоткровенничался близнец. Но мы оба понимали, что это откровение нужно нам обоим. — Ночами не спал. Не верил. Я всегда знал, что ты жива, потому что меня преследовали всё новые кошмары о людях с оружием. Ты же помнишь, как нам в детстве снились одни и те же кошмары? Вот. Я очень боялся. Просыпался от криков среди ночи. Но кричал не я. Я четко слышал твой крик и от него просыпался, а потом уже начинал кричать и сам, а потом прибегала мама с отцом и они сидели со мной до утра, потому что я не мог уснуть. Только закрывал глаза и видел окровавленные тела. — Я обреченно закрыла глаза, прижимая брата крепче к себе и целуя его в висок. — Я не мог прекратить это. Баночками жрал снотворное, но это редко когда помогало, все равно просыпался от кошмаров. И иногда это затихало на пару месяцев — я спокойно спал, а потом все возвращалось на свой ебучий круг кошмаров. Это было невыносимо. И вот, после очередной порции кошмаров я сижу и уныло запиваю горе кофе, а тут ты такая вся живая, рыжая, веселая, со сломанной рукой, и я просто не мог поверить своему счастью! Моя Рыжуля живая. — Рыжуля… Он так называл меня с самого детства. Не было у нас никогда «Ярослава и Ростислав», были «Рыжуля и Рыжик». Потом уже появились эти «Ярусь, Ярунчик, Росси, Росс». — Рыжуля…
Рыдали уже в голос. Оба. Не размыкая объятий и не прекращая прижиматься друг к другу. Мы слишком соскучились, слишком друг по другу изголодались.
Не отпуская близнеца, нашариваю рукой бардачок, открываю и начинаю шариться в нем в поисках салфеток, но натыкаюсь на бутылку, и, судя по весу, полную бутылку. Открутить металлическую крышку зубами не составило особого труда, поэтому первый глоток достался мне. Плевать уже на таблетки — завтра сто процентов и с кровати встать не смогу, но сегодня мне нужно нажраться!
— Пей, — я оторвала близнеца от своего плеча и протянула бутылку, — и слушай. — И, сделав еще один хороший глоток и удостоверившись, что Рыжик тоже пьет, начала рассказывать то, что не рассказывала даже Кириллу. — Двадцать шесть дней. — Он удивленно взглянул на меня, но перебивать не решился, боясь спугнуть мой настрой на вечер откровений. — Ровно столько я была, ну, назовем это пленом. Меня взяли совершенно глупо, точнее по собственной глупости: не проверила оружие, хотя это должен делать каждый перед началом миссии, а я, самонадеянная дурочка, забыла о этом негласном правиле, опираясь на собственную любовь к оружию — я всегда держу его в чистоте и порядке. Но я не учла, что за шесть лет там нажила себе врагов. Поэтому в самый ответственный момент у меня заклинило предохранитель, и я не смогла совершить жизненно важный выстрел. Ровно двадцать шесть дней в одно и то же время приходили они: всегда двое, всегда в одном и том же. Один смотрел и давал советы, второй бил, резал, стрелял, ломал кости… — Утерла злые слезы и обняла за плечи. Потом немного подумала и стянула свитер. — Они калечили профессионально. — Ростислав зажал рот, чтобы не заорать от ужаса увиденного, а потом сделал сразу три глотка. — Шрамы абсолютно везде. Рваные, аккуратные, старые, новые. Некоторые до сих пор болят. — Свитер немедленно вернулся на свое место, скрывая под собой мое уродство. — Я считала — их ровно сорок семь. Почти все от разного оружия и ножей. Есть парочка от кнута. Меня не кормили. Лишь давали грязную воду из ближайшей речки в миске, как собаке — не давая взять руками, лишь немного ослабляя цепи, чтобы я смогла встать на ноги, согнуться и лакать с пола. Это были самые унизительные, но самые приятные моменты за то время, потому что висеть почти на одних запястьях невозможно больно. — Я замолчала, снова растерла слезы по лицу, глотнула из бутылки и продолжила: — Но у них были и свои ошибки, одна из которых помогла мне выбраться. Они поставили охранять меня молодого мальчишку. Лет семнадцать, не больше. И, после очередной порции избиений, после которой я особенно громко стонала, он сжалился и чуть ослабил цепи, позволив мне самыми кончиками пальцев коснуться каменной кладки, а большего мне и не надо. Подтянуться на руках, обвить его шею ногами и сжимать до упора, потом сбить рычаг, не дающей цепи двигаться — и вот она, свобода! Найдя оружие, я первым делом кинулась к тому, кто издевался надо мной, а потом и на склад с оружием… Свои нашли меня через четыре дня после моего побега. Голую, покрытую и своей, и чужой кровью, с цепью вокруг ребер и крепко зажатом оружии в руках, совершенно невменяемую они увидели меня бредущую по обжигающе горячем песке под палящим солнцем. Я была в полном неадеквате, так что, когда мои ребята попытались подойти ко мне, я прострелила кому-то ногу. Дальше, им повезло, кончились патроны, но я орала, царапалась и брыкалась. Так что, когда я очнулась в медблоке, у всей моей компашки были шедеврально профессионально расцарапаны рожи!
Молчали оба. Сказать было нечего.
— Мы снова вместе, Рыжуль, вместе, — простонал чуть охмелевший брат, отнимая руки от лица. — Я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, милый, — блекло улыбнулась я, пока он сплетал наши пальцы.
— А я не отпраздновал наше день рождения, подумал, что это будет не честно, если я напьюсь и вытворю что-нибудь эдакое без тебя, — мама говорит, что у нас совершенно одинаковые коварные улыбки, когда мы собираемся что-то выкинуть.
