Возможно, это та самая чуйка, связывающая близнецов, а возможно просто опыт, который подсказывал: если Ростислава долго нет на горизонте, значит он по самые яйца влез в проблемы.

Одеться и запихнуть в капюшон сонного горностая — всего десять минут, дальше — дело техники: выйти из квартиры, не разбудив Кира. У этой сволочи слух — как у летучий мыши: сквозь звукоизоляцию слышит, как соседи трахаются двумя квартирами ниже, но и он, после сегодняшнего тяжелого дня спал, как убитый, поэтому даже мое исчезновение из кровати не заметил, лишь перевернулся на другой бок.

Накинув на него одеяло и последний раз облизнув взглядом ладную мускулистую фигуру с восхитительной задницей, которую я очень люблю сжимать во время секса, метнулась в коридор, натягивая мягкие и очень удобные кеды, чтобы уже через секунду спускаться к джипу.

Куда ехать — ни малейшего понятия, но я, с диким чувством тревоги в груди, неслась по ночному городу, вглядываясь в каждый темный угол. Ничего. Совсем. Даже ни одного алкаша не встретила, а червячок волнения, подкармлиемый собственными ощущениями и той самой чуйкой, вгрызался в меня все сильнее, заставляя пальцы с обгрызенными ногтями сильнее впиваться в обивку руля.

Было нестерпимо страшно за своего близнеца, а еще хуже было от того, что я понятия не имела, где его искать. Хотя одно место все же было, но для того, чтобы попасть в стужевскую квартиру, нужно было вернуться и проехать через большую часть города, но оно того стоило: бывший лучший друг моего близнеца мог знать о нем хоть что-то, потому что после того, как мы с Кирой, Ваней и двумя однояйцевыми идиотами Димой и Олегом отправились в клуб, Ростислав просто пропал. В ту секунду, когда Кира обернулся, чтобы позвать его с собой, того уже не было. Собственно, никого это не расстроило, но осадочек оставило.

— Сова, открывай, медведь пришел! — Истерично хихикнула я, зажимая кнопку звонка. — Открывай, блядь! — И вот тут чувство иррационально страха накрыло меня с головой: в одну секунду я просто поняла, что все плохо. Очень плохо, и, если я сейчас не вмешаю, станет еще хуже. — Стужев, блядь! — Дверь я уже пинала ногами, била руками и просто истерично орала, потому что… Потому что была напугана до истерики, которая уже подкатывала к желудку. Было дикое ощущение, что если я сейчас что-то не сделаю, случится что-то непоправимое. И это будет моя вина, поэтому, когда Стужев, заспанный, в пижамных штанах, с взлохмаченной черной шевелюрой, сонно, по-детски потирая глаза, открыл дверь, я подалась вперед, к нему, спотыкаясь о косяк и падая прямо на парня, но уже в полете хватая его за плечи.

— Рыжая?.. — Он вполне осознанно, но неверяще, взглянул в мое зареванное лицо и автоматически ухватил за бедра.

— Где он? — закричала я, начиная его трясти. — Что он натворил? Что с ним не так?!

— Господи, Романова, да что не так с тобой? — Удивленно спросил Никита, садясь вместе со мной и буквально вжимая меня в себя, пытаясь успокоить.

— Что с ним? Где он? С ним что-то не так! Я чувствую! Я всегда это чувствую! Ему больно! Где он?! — И я ревела, сминая под пальцами его кожу, вжимаясь зареванным лицом в шею, пытаясь дышать.

— Ты пробовала ему звонить?

Я подскочила, не хуже своего горностая, ошалело хлопая глазами в ответ на его слова: позвонить. Я даже не додумалась ему позвонить! Ну тупа-ая!

Стужев же мягко, по-доброму, улыбнулся и, чуть приподнявшись вместе со мной на руках, схватил с тумбочки телефон и сел обратно на пол, сразу снимая блокировку и набирая номер:

— Алло, Романов, че, как сам? — спросил он беспечно, буквально через пару секунд, а на том конце я услышала заспанный голос брата:

— Ты головой нигде не бился? Четыре утра! Сплю я, хули ты бесишь? — А потом на заднем фоне мы услышали сладкое «Милый, ты чего подскочил», и синхронно удивленно переглянулись: голос был не Алин, у девочки мягкий, звонкий и буквально девчачий голос, тогда как тот голос был грубоватым, грудным, прокуренным.

— А ты, мразь, головой не бился? — прорычала я, забирая у Никиты трубку. — В край, блядина, охуел?

— Ярослава?.. — Удивился он, но договорить я ему не дала.

— Что, сука, Али тебе мало было? На блядей потянуло? Слушай меня, Романов, не дай боже ты после нашего разговора подойдешь к Але: я тебе и пробляди твоей ноги переломаю. Найду и переломаю, попомни мое слово. И мне не смей звонить, уёбище! — И трубку сбросила, утыкаясь лбом в Стужевсткую грудь. — Собака.

Я сидела на его коленях, в его руках, чувствуя запах его кожи и его губы возле ушей на своих волосах, слышала его дыхание. Сидела рядом, словно не было тех шести лет, в которые я каждую ночь вспоминала его. Его руки, голос, глаза, губы. Его. Это убивало. Но давало силы жить.

А потом появилась она: полностью голая, заспанная, со следами засосов по всему телу.

Рыжая… Словно камень в мой огород; напоминание того, что я упустила.

— Никит, ты где?

Резко стало отвратно и мерзко. Мерзко от самой себя. До сведенных мышц, до зубного скрежета.

— Извини, Стужев, бес попутал, — сквозь зубы рыкнула я, вставая с него, сразу ощущая, насколько замерзла: из дома-то выскочила в одних спальных шелковых шортах и толстовке Кира. — Спасибо, что помог. Век тебя, старче, не забуду, всех благ, мир дому вашему… Че еще там обычно желают, когда отъебаться поскорее хотят?

— Ярослава!

— Двадцать с хуем лет Ярослава, — и хлопнула дверью, сбегая по лестнице, сжимая кофту в том месте, где гулко и бешено билось сердце. Испуганное, но почему-то до крайности довольное.

Ебаный день. Ебаная жизнь.

И че я геройствовать полезла? Сейчас бы бегала где-нибудь по горам, отстреливала уродов и жизни радовалась. А тут негодна и гражданка, на которой только пустая квартира и универ, заканчивать который у меня нет вообще никакого желания.

Мороз холодил голые ноги, на которых были только шелковые спальные шорты да берцы Кировы, ну и его толстовка.

— Красивые ночи, — выдохнула я пар в морозные улицы, закрывая улыбку ладонями, которые этим паром и грела. — Напоминают ночи в Каракумах, — и снова улыбка при воспоминаниях о тех ночах, что приходилось проводить в двухместной палатке всемером, чтобы не замерзнуть. — Я буду скучать по этому. Может, метнуться на свой остров, как думаешь? — Спросила я горностая, который обвивал мою шею, даря дополнительное тепло. Зефир сонно поднял голову, утыкаясь усатой мордой мне в щеку. — Я тоже согласна, там как раз после нашего маленького междусобойчика небольшое четырехэтажное бунгало осталось. Помнишь, как мы его сами строили? — рассмеялась я, почесывая зверюшку по переносице. Радуясь ласке, Зефир утробненько заурчал, подаваясь вперед. — Только ты, я и кого-нибудь из старых знакомых прихватим. А лучше незнакомых. Ласкового и с большим членом. Который будет трахать меня и чесать тебя. Ну? — Судя по довольной морде, со мной он был полностью согласен.

— А я в твои планы не списываюсь?

— В мои планы в принципе никто не вписывается, — улыбнулась я, не поворачиваясь, уже заранее зная, кто там. — Тем более папенькин сынок. Таких в моей жизни было слишком много, Соколовский Арчибальд Янович.

— О, я смотрю, ты все обо мне выяснила, Ярослава Романова. — Он обошел меня по кругу, рассматривая ноги в почти ничего не скрывающих шортах. — А вот я о тебе узнал, разве что, имя и фамилию… И то от Гамбита, которому ты сама их сказала. При этом я не нашел ни одной Романовой Ярославы. Ни одной. О тебе ничего нет: ни где жила, ни кем была. Ничего. Кто ты, Романова Ярослава, о которой ничего не известно, но которая имеет свой остров?

— Ох, милый, к чему условности? — Я схватила его за шарф, торчащий из ворота теплой дутой куртки, накручивая его на кулак. — Ты меня бесишь. Откровенно, очень сильно и конкретно! — Я улыбнулась, натягивая шарф и сдавливая ему горло. — Малыш, у меня есть парень. Их в моей жизни вообще предостаточно! — Удавка оплелась вокруг его горла, заставляя обернуться ко мне спиной, а дальше дело техники: ударить под колено, заломить руку, и навязать на запястье очень коротко этот шарф. И руку не выпрямишь, и на горло давит. Красота. — Отвали от меня, пока руки-ноги целы, солнышко. Я не в настроении.