Александру она не только не сказала ни одного грубого слова, но и перестала так откровенно навязываться, как раньше. Сжимая руки в кулаки, она держалась сдержанно и с мужем, и с его матушкой. Пересекаясь с ними, она большей частью молчала, стараясь не мешать своим присутствием, но печальное личико, полуопущенные глаза, дрожащие ресницы и уныло поникшие плечи поневоле вызывали чувство вины, если не у самого Александра, то у его матери. Как бы Мария Александровна не относилась к невестке, но элементарная жалость была ей не чужда.

Сам Александр держался с женой настороженно, не доверяя её внезапному превращению в ангела. Он прекрасно помнил их недавний разговор и понимал, что именно тогда видел настоящую Жаклин, такую, которой прежде не знал. В глубине души граф вынужден был признаться самому себе, что он боится этой женщины.

Внутреннее чутьё подсказывало ему, что Жаклин способна на всё, даже на самое худшее — это очень хорошо читалось в её глазах, пылающих неистребимой ненавистью. Даже поклянись он ей на иконах, что между ним и Адель ничего нет — она бы ему не поверила. При мысли о том, что Адель или Софи могут пострадать от руки его мстительной жены, Александр ощущал самую настоящую панику. Нужно не спускать глаз с Жаклин, чтобы предотвратить беду любыми средствами.

Он начал подозревать, что душевное состояние жены пошатнулось в последнее время. Она слишком часто менялась, то впадая в неописуемую ярость, то становясь тихой и уступчивой, словно монашка. Такое поведение точно нельзя было назвать нормальным, да и эта странная холодность к дочери — Александр всё больше укреплялся во мнении, что Жаклин следует показать какому-нибудь квалифицированному доктору, который сможет установить, является ли она сумасшедшей или нет. Вот уже несколько дней граф раздумывал, где найти такого доктора, которому можно доверять.

***

Тем временем Бэтси удалось незаметно обыскать кабинет графа, незаметно умыкнув ключи от ящиков его рабочего стола. Девушка тряслась от страха в любую минуту быть застигнутой на месте преступления, однако, никаких писем она так и не обнаружила.

Затем настала очередь спальни Александра, но туда уже отправилась сама Жаклин. Она долго и методично, словно заправский воришка, обыскивала каждый шкаф и тумбочку, подняла даже тяжёлую перину на кровати, но тоже ничего не нашла. Уже почти отчаявшись, она решила напоследок заглянуть в гардеробную и … о, чудо! В обувной картонке она нашла пачку писем, перевязанных атласной ленточкой.

Жаклин даже подпрыгнула от радости: она нашла доказательства, слава Богу! Значит, небо на её стороне. Теперь нужно как можно быстрее найти письма княгини и вернуть остальные на место, пока Алекс не обнаружил пропажу.

Бросившись в свою комнату, Жаклин заперлась на ключ и жадно принялась читать. Однако, чем больше она читала, тем сильнее хмурилось её лицо: в стопке не было писем Адель, это были послания Александра к своей любимой… письма, которые так и не были отправлены.

Ярость и боль снова всколыхнулись в душе Жаклин — строчки из любовных посланий её мужа другой женщине жгли её пальцы, испепеляли сердце, оставляя на нём болезненные неизгладимые шрамы.

«Ангел мой, как же я невыносимо тоскую по тебе! Жизнь вдали от тебя подобна вечной муке…»

«Стоит мне закрыть глаза, как я отчётливо припоминаю каждую твою родную чёрточку. Я обожаю твои огромные глаза, такие глубокие и тёмные, словно колдовские омуты, люблю каждый взмах твоих густых ресниц… твои нежные губы сводят меня с ума, они так и манят целовать их, заставляют забыть обо всём на свете… родная моя, любимая, единственная… моя Адель… ты только моя!»

«Если бы ты знала, как я истосковался по твоему нежному телу, любовь моя… как я страстно желаю сжать тебя в объятиях и не отпускать долго-долго…любить тебя страстно, до умопомрачения, как тогда, в нашу ночь… и слышать, как ты выкрикиваешь моё имя в порыве страсти…»

«Сегодня ночью я видел тебя во сне, душа моя! Ты пришла ко мне сама, и мы снова были вместе, снова ты позволила мне любить тебя… мне кажется, что я до сих пор ещё чувствую твою гладкую кожу под своими губами, слышу биение сердца, твой страстный шёпот и тихие стоны, становящиеся всё громче… Это пытка, любимая — просыпаться после таких снов и понимать, что снова один… без тебя…»

«Я никогда не смогу разлюбить тебя, Адель! Как ужасно жить, осознавая, что ты принадлежишь другому. При мысли о том, что ты ложишься с ним в постель и добровольно отдаёшь своё тело, я чувствую, как хочу убить твоего мужа! Боже, как это ужасно, ведь я уважаю его всем сердцем, но одновременно и ненавижу из ревности! Что ты делаешь со мной, любовь моя?!»

«Я так счастлив был узнать, что ты подарила мне дочь, радость моя! Теперь бы увидеть наше дитя хотя бы раз, и можно смело умирать…»

«Я так хочу целовать тебя всю — каждый дюйм твоего прекрасного лица и тела, которые свели меня с ума…»

«Я не верю, что ты забыла обо мне, Адель, не верю! Ты не могла! Мы так безумно любили друг друга, и эти чувства не могли исчезнуть просто так. Я понимаю — ты хотела причинить мне боль своими словами, отомстить за то, что я женился на Жаклин… ты добилась своего, Адель: в моём сердце сейчас сплошная дыра…»

Жаклин нервно сбросила с колен пачку писем, не в силах заставить себя читать дальше. Она даже затряслась от ненависти к Александру и Адель. Да, именно так — сейчас она люто ненавидела их обоих. Между ними была любовь, та самая любовь, о которой она мечтала всю жизнь, которую так хотела обрести с Алексом, но, увы, так и не обрела. Ей он никогда не говорил таких нежных слов, не писал любовных писем, он просто пользовался ею, как вещью, а сам в это время думал о ней… своей Адель.

Почему всё так несправедливо? Где записано, что она должна всю жизнь быть несчастной? С самого своего рождения Жаклин чувствовала себя никому не нужной и всеми покинутой.

Она не любила вспоминать своё прошлое, но сейчас оно снова напомнило о себе этим жгучим чувством несправедливости жизни. Её мать была проституткой, и родила свою единственную дочь прямо там — в одном из самых дорогих борделей Парижа. Она даже не знала, кто отец девочки, видимо им был один из её высокопоставленных клиентов.

Жаклин росла в борделе и хорошо помнила, как его обитательницы в шутку называли её «маленькая герцогиня» — из-за особой любви аристократов к её матери. Мать она помнила смутно, но помнила, что та была очень красивой и жутко испорченной. Когда девочке исполнилось семь, мать умерла, а малышку забрали к себе дальние родственники.

В доме двоюродной тётки над Жаклин издевались. Её били, унижали, редко кормили, одевали в обноски своих детей и заставляли много работать. Муж тётки держал маленький кабачок на окраине Парижа, и Жаклин вынуждена была мыть там посуду и вытирать столы. Иногда сердобольные клиенты подкармливали голодного ребёнка, но она дичилась посторонних. Уже тогда девочка ненавидела всех вокруг и считала людей своими потенциальными врагами. Всех, без исключения.

Когда ей исполнилось тринадцать и хрупкая детская фигурка начала приобретать девичьи округлости, ей пришлось часто отбиваться от пьяных клиентов, которые не особо разбирались — ребёнок перед ними или нет, да и выглядела Жаклин старше своих лет. Рано оформившаяся грудь, тонкая талия и округлые бёдра делали её похожей на шестнадцатилетнюю девушку. Но пьяные клиенты стали не самой большой проблемой для неё — внезапно дядя стал проявлять к племяннице жены недвусмысленный интерес.

Сначала Жаклин пыталась игнорировать знаки его внимания, но это становилось сложнее день ото дня. Он специально подлавливал её в чулане или на кухне, где не упускал случая хлопнуть по упругому заду или ущипнуть за грудь, осыпая сомнительными комплиментами. Жаклин вся сжималась от отвращения и старалась уйти как можно скорее. Мысли о том, чтобы пожаловаться тётке, ей в голову даже не приходили — ей всё равно никто не поверит.