ЗАХЕДРИНСКИЙ. Разумеется, но только для вас. Не в обиду вам будь сказано, Рудольф Рудольфович, но вы лишены метафизического ощущения.
ВОЛЬФ. Извините, но я здесь никакой метафизики не вижу.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно, не видите, хотя здесь все ясно как на ладони. Александр Иванович, вы изучали философию?
ЧЕЛЬЦОВ. Как-то не приходилось.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу) Видите? Не изучал. Но все же своим безошибочным инстинктом сумел охватить феномен в его высшем проявлении.
ВОЛЬФ. Не понимаю.
С левой стороны входит Анастасия Петровна, неся на подносе чайник и большую банку варенья. Ставит поднос на стол рядом с самоваром. Доставляет стулья к столу, достает из серванта стаканы, блюдца, тарелочки и ложечки, накрывает стол.
Захедринский, Лили, Чельцов, Чельцова, Татьяна, Сейкин и Вольф отходят от балкона и, продолжая беседу, полукругом располагаются за столом. Садятся, начиная от левого конца полукруга, в следующем порядке: Чельцов напротив ружья, висящего на стене, лицом к нему. Далее, слева от него, Сейкин (правым профилем к зрителям), Вольф, Татьяна (лицом к зрителям), Чельцова, Лили (левым профилем к зрителям и напротив Сейкина), Захедринский (на правом конце полукруга).
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сейчас я вам объясню. Будем исходить из предпосылки, что ни к нам, ни от нас. Это вам, надеюсь, понятно.
ВОЛЬФ. Нет.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как бы это сказать попонятней... Вот мы здесь, а они там. А он - ни к нам, ни к ним.
ВОЛЬФ. Кто - он?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, тот корабль, разумеется! Да это и неважно, корабль всего лишь символ. Однако, поскольку мы пожелали рассматривать корабль как категорию несимволическую, напрашивается вывод, что если он не к нам, то, следовательно, есть тому некие причины. Например, что он нас не любит.
ВОЛЬФ. А почему не любит?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кто его знает. Впрочем, Бог ему судья. Коль не любит, значит не нравимся, насильно мил не будешь. Правда, поручик?
СЕЙКИН. Это вы мне?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кому же еще, вы здесь единственный поручик.
Анастасия Петровна выходит налево.
ВОЛЬФ. Но это же означает, что тех он тоже не любит.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Каких тех?
ВОЛЬФ. Ну, там, тех, которые находятся в каком-нибудь другом месте. Ведь если он к ним тоже не...
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы делаете успехи, но - любит, не любит, не в этом дело. А главное в том, что если он ни сюда, ни туда, тогда куда? Ну, куда, попытайтесь ответить.
ВОЛЬФ. Не знаю.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно! Никуда! А ведь никуда - невозможно. Теперь сами видите, какая тут загадка.
ВОЛЬФ. С этим я не соглашусь. Должно же быть - куда-нибудь.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Должно, да только не может.
ВОЛЬФ. Но ведь так жить невозможно!
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Невозможно, но приходится.
ВОЛЬФ. У меня, чувствую, от всего этого голова разболелась.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это у вас с непривычки. А вот мы - так и живем, болит - а мы живем.
ВОЛЬФ. Если он - никуда, а никуда - невозможно, то куда же, в таком случае...
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чудесно, еще немного, и мы сделаем из вас славянина. А не понимаете вы потому, что мудрствуете чрезмерно, как и все там у вас, на Западе. А здесь, у нас, понимать нужно не разумом, а душой.
ВОЛЬФ. То есть как это?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вот сейчас увидите. Лилиана Карловна, у меня к вам просьба.
ЛИЛИ. Ко мне?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Будьте добры, уговорите Петра Алексеевича, пусть он нам что-нибудь споет.
ЛИЛИ. Отчего вы сами его не попросите.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Он со мной не разговаривает, а вам наверняка не откажет.
СЕЙКИН. Интрига в духе Шекспира.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот, пожалуйста! Он уже что-то против меня имеет. Скажите ему, что это не для меня, а для Рудольфа Рудольфовича.
ТАТЬЯНА. Да, да! Спойте что-нибудь, Петр Алексеевич, мы вас просим!
ЧЕЛЬЦОВ. Хорошая мысль.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Для Рудольфа Рудольфовича в воспитательных целях.
ЛИЛИ. Петр Алексеевич...
СЕЙКИН (встает). Хорошо, я спою.
Собравшиеся издают общий возглас одобрения. Раздается: "Браво!", "Споет, споет!", Чельцов - "Вот молодец!" и т.п.
Но не для Рудольфа Рудольфовича.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А для кого?
СЕЙКИН. Уж это мое дело. (Отходит от стола и снимает со стены гитару. Садится на диван и подстраивает гитару.)
ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу). А теперь будьте внимательны.
СЕЙКИН (находит правильный тон и после короткого вступления начинает петь, аккомпанируя себе на гитаре).
Как грустно, туманно кругом,
Тосклив, безотраден мой путь,
А прошлое кажется сном,
Томит наболевшую грудь.
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить.
Ямщик, не гони лошадей.
(Между тем начинает смеркаться.)
Как жажду средь мрачных равнин
Измену забыть и любовь,
Но память, мой злой властелин,
Все будит минувшее вновь.
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить.
Ямщик, не гони лошадей.
Все было лишь ложь и обман.
Прощай, и мечты, и покой.
А боль незакрывшихся ран
Останется вечно со мной.
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого...[1] (Внезапно замолкает.)
Хватит. (Кладет гитару на диван.)
ЛИЛИ (аплодируя). Еще, еще!
Остальные молчат.
Между тем наступили сумерки. С левой стороны входит Анастасия Петровна, неся горящую керосиновую лампу. Ставит лампу на стол и выходит налево.
ЧЕЛЬЦОВ (нарушив общее молчание). Как же это так, господа, если ничего не происходит, а все свершается.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что вы имеете в виду, Александр Иванович?
ЧЕЛЬЦОВ. Жизнь. Вот мы сидим себе, посиживаем, чаек попиваем, а волосы у нас растут. Вроде бы, что тут такого? А ничего. Даже не замечаем... А они растут, все длиннее становятся, и не успеешь оглянуться, нужно идти к парикмахеру.
ВОЛЬФ. А лысый?
ЧЕЛЬЦОВ. Что - лысый?
ВОЛЬФ. Ну, если человек лысый. У него же волосы не растут.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Рудольф Рудольфович, вы бы постыдились.
Сидящие за столом приступают к церемониалу чаепития. Наливают в стаканы кипяток из самовара, кладут в розетки варенье и т.д.
ВОЛЬФ. Это не ответ.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы - безнадежный человек.
ЧЕЛЬЦОВ. Если волосы не растут, растет что-нибудь еще. Так все и идет, само по себе.
