С тех пор как Кристиан Баерн рассчитал формулу истинности и узнал, что у него аж двое предназначенных, прошло два года. Там, в Германии, он был уже преуспевающим экономистом и работал в небольшой фирме по производству медикаментов. Это была экспериментальная медицина, которая пока не пользовалась большой популярностью. Задачей Кристиана было следить за расходами, доходами и кредитами, чтобы они не выходили за рамки бюджета, и он справлялся со своей работой безукоризненно. Его зарплата составляла аж тридцать тысяч евро в год — огромные деньги для начинающего специалиста. Семьёй или даже постоянным партнёром он не обзавёлся, всё ещё не до конца отказавшись от мечты о своих истинных.
Тем временем его истинный омега — Эван Янис, был погружён в тяжёлую депрессию из-за затянувшегося развода. Его супруг, с которым они и разводились уже восемь месяцев, требовал отдать ему двоих из троих их общих детей, и когда Эван не согласился на это по-хорошему, Айварис отправился в суд.
Родители Эвана утверждали, что его сыновьям-альфам будет лучше с их отцом, да и сам омега ни за что не сможет вытянуть на себе троих детей. На старшего Луку не нужны были большие средства: ему было уже одиннадцать, он был бетой и учился в специализированной школе-интернате. Родители даже проговорились, что будут оплачивать небольшую часть его обучения и по возможности помогать Эвану, если он будет благоразумен и даст супругу развод на поставленных условиях.
Но Эван знал правду. Родителям было наплевать - они всё равно ни цента не дадут и хотят просто избавиться от проблем, которые устраивал им Айварис, требуя образумить непутёвого сына. На самого Эвана и отцу, и анатэ было наплевать с высокой колокольни. Вообще никто не интересовался им! Эван был самым одиноким человеком на третьей планете. Его родители открестились от него сразу после замужества, сказав, что к возврату выданных сыновей не принимают. Потом Айварис обвинил его в чрезмерной стервозности и поспешил убраться к более молодому и красивому омежке-секретарю. А потом и эти маленькие неблагодарные паразиты. Все трое детей на семейном совете выступили за то, чтобы после развода остаться с отцом, и именно это сподвигло Айвариса их вообще забирать.
Но Эван не собирался уступать никому из них! Он считал, что и один может выстоять против всего мира. Назло родителям, Айварису и детям! Эван бегал по адвокатам и уже порядком надоел им. Все говорили, что на стороне Айвариса закон, и суд рано или поздно отдаст ему детей. Они советовали пойти на мировую и договориться о порядке встреч с детьми. Все они думали, что Эвана волнуют его спиногрызы, но это вовсе было не так. Он хотел в такой изощрённой манере отомстить супругу за измену и желание бросить его. А заодно и мальчишкам - за то, что решили уйти. Раз так хотят, то, когда Эван выиграет суд, они все втроём отправятся в интернат - самый строгий, какой омега только сможет найти.
Эван прихорашивался возле зеркала перед очередным слушаньем. Он никогда не мог похвастаться выдающейся красотой, разве что выразительные глаза были притягательны. Но теперь в них появился слезливый блеск, который выдавал в омеге неуравновешенный характер, и к тому же к тридцати уже стали появляться первые морщины, и лицо стало сильно опухать по утрам.
Этот суд должен стать последним. Сегодня судья примет окончательное решение о том, с кем останутся двое младших детей. Эван сделал красивую причёску и оделся в самые модные и красивые свои вещи. Он должен был произвести на судью впечатление доброго, умного, обеспеченного и порядочного омеги. По правде сказать, когда-то давно он именно таким и был. Закончил финансовый университет, сделал себе карьеру от простого банковского клерка до директора филиала всего-то за пару лет. Его первым и единственным альфой был Айварис. Они познакомились там, в банке, когда тот пришёл брать большую ссуду, чтобы открыть своё предприятие, а Эван работал в отделе кредитов и занимался его вопросом.
Айварис, конечно, был удивлён, увидев омегу-девственника в двадцать лет. Он быстренько развернул конфетно-букетную компанию и не без труда добился-таки Эвана. Первые несколько лет после свадьбы, когда Эван либо был в положении, либо проходил реабилитацию после родов, у них всё прекрасно ладилось. Они понимали друг друга, и не было острых углов, которые необходимо было обходить или сглаживать.
Однако таковым стал банк, когда Эван решил после долгого декрета снова выйти на работу. Айварис не хотел, чтобы его омега работал. В банке возвращению Эвана тоже были не рады. Его место уже занял более перспективный и подготовленный сотрудник, а переучивать омегу никто не хотел. Именно с этого и началась депрессия. Эвану казалось, что его жизнь теперь навсегда загублена, он вечный узник кухни и постели и не предположен для чего-то большего. Он стал часто плакать и скандалить на фоне растущей неуверенности в себе. Тем более что бизнес Айвариса пошёл в гору, и теперь он не мог да и не хотел уделять слишком много внимания капризам супруга. Он нравился ему больше, когда был спокойным и уравновешенным. А для истерики и плача вполне хватало троих детей.
Таким образом, безразличие со стороны родителей, равнодушие супруга, пренебрежение на работе и бесконечные капризы детей медленно, но верно превратили Эвана в депрессивного, неуравновешенного, склонного к быстрым перепадам настроения омегу. Дети тоже замечали эту нервозность своего анатэ и потому, не раздумывая, выбрали отца — он-то был добрым и щедрым, в отличие от строгого Эвана, который не покупал им килограммами сладости, не разрешал пропускать школу и секции, заставлял купаться и чистить зубы.
Когда Эван решил, что выглядит безукоризненно, он прихватил с собой увесистую сумку, в которой лежали документы, накопленные за восемь месяцев и имеющие хоть малейшее отношение к их разводу или же совместной жизни. Такси уже ожидало его более двадцати минут, но Эван считал, что омеге неприлично являться куда бы то ни было вовремя. Думать так он стал всего пару лет назад, когда начала расти внутренняя планка собственной значимости в мире, компенсируя безразличие общества.
В суд он прибыл, когда двери уже закрыли, и заседание объявили открытым.
— Вообще-то, я должен туда попасть, потому что имею к делу непосредственное отношение, — елейным тоном объяснил Эван приставу-альфе.
Тот стоял перед дверью в зал, и ему было глубоко до лампочки, имеет Эван какое-то отношение или нет. Он, как и многие служащие закона, знал правила и неукоснительно им следовал: двери закрыты, слушанье началось, а значит, никто не может войти внутрь без приглашения судьи. В том числе и пристав, чтобы спросить о том, следует ли пускать Эвана. Всё это он и объяснил омеге - вежливо, но твёрдо.
— Какие ещё правила! Вы что, не понимаете? Там решается судьбы моих детей! — возмутился Эван. Его щёки стали краснеть, а глаза, как это часто бывало, заблестели.
— Я не могу пустить вас в зал без приглашения судьи, — безапелляционно повторил пристав. Он был на полторы головы выше Эвана, и тот смотрел на него, задрав голову.
— Вот все вы альфы - бесчувственные дегенераты! Вам нет никакого дела до чувств омег и детей! Лишь бы утолить собственный эгоистичный интерес! — стервозно заявил Эван, он весь покраснел от нахлынувшего гнева и стал активно жестикулировать.
— Вам следовало прибыть на заседание вовремя, раз вы так переживаете о своих детях, — недовольно буркнул пристав. За то, как с ним разговаривал этот субъект, хотелось послать его куда подальше. Но ни воспитание, ни занимаемая должность не позволяли альфе сорваться.
— Вообще-то, они должны были подождать, пока я приеду! С какой это стати они начали без меня?
— Семеро одного не ждут, — философски ответил пристав и больше ни единым словом не вступал в контакт с Эваном. Он собирался дождаться перерыва и потом потихоньку узнать у судьи, можно ли ему пустить Эвана в зал. Но до тех пор усиленно его игнорировал.
Сам же Эван расхаживал по коридору туда-сюда, громогласно возмущался, сетовал на бездушность тех, кто имеет хоть маленькую власть над людьми, и сам с собой рассуждал, какие они все сгнившие и пустые.
