— С пробуждением, альфа, — прежде чем Коул успел что-то подумать, на ломаном английском заговорил он. Акцент, присущий всем азиатам, резал ухо, Холл поморщился от этого и от боли, ломающей позвоночник. Первые пару секунд он не мог сообразить, где находится, но воспоминания о старой базе и выстреле внесли некоторые прояснения. — Ну что ты корчишься, собака? Не так уж и больно. Альфа ты или нежный цветочек? — засмеялся азиат в ответ на страдания Коула.
— Пошёл на хуй, — сипло зашипел Холл. Вообще-то он хотел рыкнуть, но не получилось, даже эта короткая фраза вспыхнула в горле огненной болью. А секунду спустя она скрутила всё тело. Начинаясь от спины и растекаясь по телу, сжимая мышцы, будто под током. Альфа зашипел, не способный кричать, и перевернулся на бок, скручиваясь в позу эмбриона. Неловким движением он вырвал из сгиба локтя шприц капельницы. Коул, подготовленный к пыткам и каждый год получавший инъекции препаратов, снижающих болевые ощущения, выл, как какой-то раненный зверь. Ничего подобного альфа никогда не испытывал, будто все кости переломали разом и теперь ворочают осколки в хаотичном направлении.
— За непослушанием следует боль. Запомни это, альфа, — засмеялся врач. Он сделал пометки в блокноте и вышел из палаты, оставив Холла корчиться в одиночестве.
Скоро Коул до конца осознал, где находится. Все разговоры, которые он слышал, были на китайском, с характерным для Гонконга акцентом. Он понимал всё, о чем говорили в его присутствии, но строил тупицу, чтобы не выдавать себя. Как только он пришёл в себя после той боли, то проверил, осталась ли в ухе серьга-передатчик, подаренная Гарсией. Её не было, а мочка была разорвана, будто серьгу не удосужились снять, а просто вырвали. Само ухо уже зажило, а это наталкивало альфу на мысль, что он пробыл здесь достаточно долго без сознания. Попытки встать отозвались новой болью, какая бывает от долгой неподвижности, кружилась голова и подкатывала тошнота. В следующий раз к нему пришёл альфа, одетый в серую спецовку и с зацветшем фингалом под левым глазом. Он принёс с собой сменную одежду, такую же — серую. Коул пытался спросить его о том, какое сегодня число, где они, но альфа молчал, глядя только перед собой. К тому же Коулу было очень тяжело и больно говорить. Его горло, часть груди и голова были туго перевязаны.
— Ему нельзя говорить с тобой, альфа, — раздался голос с сильным акцентом за спиной у Коула. В дверном проёме стоял молоденький бета-китаец. — Как и тебе с ним. Краткая информация: ты в «Дельте». У тебя хороший генофонд, так что ты поживёшь ещё немного. Всё будет хорошо, пока слушаешься. Говорить можно только с теми, кто тебя спросит, выполнять приказы. Предупреждаю, что ни напасть, ни сбежать отсюда ты не сможешь. Так что и не пытайся — сдохнешь ужасной смертью, — провёл краткий инструктаж он. Что ж, лаконично и всё понятно. О «Дельте» Коул догадался уже и сам, как и о разговорах.
Коул решил, что «сдохнуть ужасной смертью» он не хочет, и с трудом переоделся в предоставленную одежду. Мышцы казались слабыми и опавшими, будто бы атрофированными. Мысленно Холл подсчитал, что должен был проваляться без движения не меньше пяти месяцев, чтобы довести мускулатуру до такого состояния. Альфа отвёл его в маленькую комнату с большой кроватью и запер там. В комнате не было окна, зато была камера, как и в санузле. Точно как в тюрьме. Стены, пол, потолок, мебель - всё в светло-кремовых, почти белых тонах (которые жутко действовали на нервы). Три раза в день через маленькое окошко в двери ему передавали еду, весьма примитивную, но богатую витаминами и протеином. Каждый раз это делал разный бета. Альфа определял это по рукам и запаху. Раз в день к нему приходил маленький, мерзкий, косоглазый омега-врач. Пару лет назад, до знакомства с «Дельтой», Холл счёл бы его симпатичным, но не теперь. Врач проверял его температуру и давление, делал перевязки. Особой нежностью азиат не отличался. Коула мучили недомогания разного рода, но больше всего это походило на сильную интоксикацию организма. Температура скакала по несколько раз в день, слабость до потери сознания, постоянная тошнота и головокружение, расстройство сна и полное отсутствие аппетита. В противоречие недомоганиям обострились слух и обоняние. По звукам шагов Коул мог отличить, когда к его комнате приближался врач или бета, что уж говорить о запахах. Через семь дней беты, приносившие еду, стали повторяться. Попытки заговорить с ними не приносили боли, как, впрочем, и пользы. Альфа не мог понять, откуда она тогда взялась, но выяснить это, сидя в одиночестве в четырёх стенах, не мог. Так что, когда врач пришёл на пятнадцатый день его пребывания здесь, альфа решился и послал его снова. Так он и выяснил, что боль приходит откуда-то из позвоночника, из грудного отдела. Оттуда она распространяется по всему телу, выкручивая кости, сжимая мускулы. Продолжается это состояние примерно пятнадцать минут - достаточно, чтобы не захотеть испытать его снова. После этого боль ме-е-едленно начинает отступать. Но всё тело ломит ещё около суток так, что невозможно уснуть и перестать думать об этом. Когда врач снял повязки, Коулу удалось рассмотреть своё тело, которое обзавелось новыми шрамами. Длинным и немного кривым в области сердца, рядом с небольшим, округлым от пули, попавшей тогда в грудь. Интересно, Фридман тоже где-то здесь? Альфа очень хотел, чтобы парень был жив, пусть и тоже в плену. Ещё один шрам, примерно пять сантиметров, на левом виске. Его Холл нащупал пальцами, как и на шее, от кадыка до самых ключиц. Давненько Коулу не было так грустно, чтобы хотелось плакать от безысходности. Они удалили ему гортанные связки: он уже никогда не сможет ни рычать от злости, ни урчать от удовольствия и любви. Это повлияло и на голос альфы - он стал тише, более хриплым и глухим. Он точно знал, что ещё один шрам у него на спине. В том месте, откуда исходит боль. Наверняка ему вживили какой-то чип, реагирующий на неподчинение. Понять, зачем его держат в комнате с большой кроватью и хорошо кормят, не составляло труда. Оставалось только ждать, когда к нему заявится первый клиент. Это случилось чуть больше, чем через месяц. Вошёл омега-китаец с сильным запахом течки и осмотрел альфу похотливым, голодным взглядом.
— Раздевайся, — приказал он, пристально наблюдая за действиями Коула.
Холл подчинился. Валяться на полу, содрогаясь от спазмов, сегодня не хотелось. Интересно, что с ним сделают, когда у него не встанет? А в том, что так и будет, альфа был полностью уверен. Текущий омега вызывал у него только раздражение, никакого возбуждения. Ни от вида, ни от запаха. Мозг давно главенствовал в организме альфы над инстинктами. Окажись он сейчас и посреди полного зала течных омег - дыхание не сбилось бы. Раздевшись, Холл оставил свою одежду на полу и выпрямился, возвышаясь над омегой на две головы.
— Ну и чего ты встал, как дурак? Не знаешь, что нужно делать? — рассердился азиат, притопнув ногой и ожидая, когда альфа станет облизывать его.
Коул знал! Лучше всего сейчас было бы оказаться вместе с этим омегой в комнате для допросов и там показать этой твари, что он, Коул Холл, должен делать. Но такой вариант явно не подходил в настоящее время. Так что Холл представил на месте омеги Эдди. Ох, напрасно он это сделал! Джексон был последним, о ком нужно было думать. Перед ним стоял рассерженный «дельтовец», желающий зачать с ним ребёнка, а сам Холл, только недавно хотел маленького от Эдди. Того, кто его предал, кто и был крысой, которая пряталась под самым носом. Детский страх осуществился! Мысли об этом выпустили наружу гнев. Кое-как контролируя себя, Коул приблизился к омеге, стал грубо, яростно сдирать с него одежду, удерживая от сопротивлений сильной альфьей рукой брыкающегося «дельтовца».
«Вот, сука, что нужно с тобой делать!» — пронеслась в голове альфы мысль, прежде чем он отвесил омеге пощечину. Такую, что голова парня дёрнулась и на треснувшей губе тут же выступила кровь. Чип в спине сработал на защиту азиата, и Коул с болезненным воем упал на пол. Он не понимал, откуда у такой маленькой сучки такая тяжёлая рука… и нога, но пока омега не убедился, что на лице Холла нет ни единого живого места, он не успокоился и не перестал его бить.
