– Спасибо, Майлз, – произносит миссис Клиффтон так тихо, что я почти не слышу ее. – Но, боюсь, сны – это то, что ушло из Стерлинга задолго до твоего рождения.

Я закрываю глаза. Так, значит, это не совпадение, что мои кошмары прекратились, как только мы переехали в Стерлинг. Сны, даже плохие, были единственным последним способом дотянуться и коснуться мамы. И даже ее призрак был лучше, чем ничего.

Той ночью я жду в своей комнате, пока дом не затихнет. Моя новая форма висит в шкафу. Белая блузка, галстук и темная юбка с заглаженными складками как будто обещают: «Мы поможем тебе выглядеть так, словно твое место здесь». Я пытаюсь не смотреть на них.

Вместо этого завязываю волосы в пучок, позволяя ушам дышать в таинственности комнаты. Из всех черт, которые я не люблю, именно кусок хряща, свернутый как зерно, на кончике моего правого уха я ненавижу больше всего. Несколько месяцев мне он почти нравился, когда вдохновил папу на прозвище для меня. «Мой маленький эльф», – говорил он и брал меня на руки.

Но все кончилось одним весенним днем в восьмом классе, когда Диксон Фейервезер, парень, по которому я тайно страдала четыре года, похлопал меня по плечу на уроке. Я наклонилась к нему с тупейшей улыбкой на лице, пока он вдруг не отпрыгнул.

– Эй, что это? – спросил он, показывая пальцем. – Это бородавка? Отвратительно.

Отвратительно.

Финальное слово для меня и моего уха.

Я заплакала, только когда добралась домой, и вырезала самую глубокую линию в полу. Две недели спустя Диксон разбил собственный нос, пытаясь ударить Саймона Снида тетерболом.

В то время мы обе, Кэсс и я, плакали… от смеха.

Я стряхиваю воспоминания, решив, что прождала достаточно долго, чтобы все заснули. Самое время еще раз взглянуть на библиотеку доктора Клиффтона.

Когда открываю дверь, коридор погружен во тьму. Крадусь вниз по ступеням и проверяю кухню, просто чтобы убедиться, что никого нет. Свет выключен, и Женевьева уже давно ушла спать. Я тянусь к выключателю.

Когда свет включается, раздается скрип стула по полу, и кто-то вскакивает. Я вскрикиваю, а потом закрываю рот рукой, чтобы заглушить крик.

Это Уильям.

Он сидел за кухонным столом в темноте, перед ним на тарелке недоеденный сэндвич. Его лицо кажется более угловатым, чем при свете дня. Новая стрижка чуть-чуть коротковата, но ему идет.

Я замираю, понимая, что мои волосы все еще собраны в пучок на макушке и прикрыть ухо будет нелегко. Не говоря уже о том, что я в ночной рубашке, такой тонкой, что она едва ли скрывает мою грудь. Ты полная дура, говорю себе, не смотри вниз. И чувствую, как лицо горит. Конечно же, я не подумала надеть халат.

Тянется какое-то бесконечно долгое мгновение, и наконец Уилл прочищает горло.

– Не спится? – вежливо спрашивает он. Он уставился на пол рядом с моими ногами.

– Мне хотелось пить, – вру, потом делаю какое-то неуклюжее движение руками и скрещиваю их на груди.

– Здесь есть молоко и немного содовой, – улыбается он, кивая в сторону холодильника.

– Да, – говорю я и двигаюсь туда настолько быстро, насколько могу.

Уилл садится на стул и смущенно показывает на сэндвич на столе.

– Когда занимаюсь, обычно всегда хочу есть, даже после ужина. Только пообещай, что не расскажешь Женевьеве. – Чувствую, как его глаза останавливаются на моем покрасневшем лице, пока он снова не переводит взгляд на стену.

Он откусывает еще кусочек сэндвича.

– Хочешь присесть? – спрашивает он с набитым ртом. Я наливаю стакан молока и медлю в нерешительности. На Уилле белая футболка и голубые пижамные штаны в полоску, из-за чего я чувствую себя немного лучше.

Ставлю молоко обратно в холодильник и опускаюсь на стул напротив Уилла. Когда снова устанавливается тишина, достаточно быстро выпиваю молоко.

– Мы сегодня были в городе, – наконец говорю я. – Я встретила миссис Макельрой.

Уилл смеется, и я замечаю его слегка изогнутый клык.

– Один из ярчайших бриллиантов Стерлинга, – говорит он.

– И твоя мама показала мне варианты Зеркала.

– А, да, варианты. – Он глубоко вздыхает. – Так теперь ты знаешь?

– Думаю, – говорю, – что здесь еще много такого, чего я не знаю. – Я колеблюсь. – У Стерлинга есть Совет?

– Да. Он принимает решения в интересах города, управляет вариантами, планирует события в городе. Мой отец – член Совета.

– И они… должны были проголосовать, чтобы пустить нас?

Уилл катает по тарелке крошки сэндвича и не смотрит на меня.

– Слушай, – наконец говорит он, а взгляд его голубых ясных глаз и что-то в голосе заставляет меня задержать дыхание, – здесь есть люди, которые… не всегда хорошо относились к твоей маме, – говорит он. – Попытайся не обращать на это внимания. Мама говорит, что она была прекрасным человеком.

Это не должно было шокировать меня, только не после записки из города, но почему-то это так.

– О, – говорю я. – Ну, я это знаю. Знаю, какой она была.

Но так ли это?

– Если кто-то что-нибудь скажет, можешь обратиться ко мне, – предлагает он.

– Почему… – Мой голос обрывается и предает меня. Я прочищаю горло. – Почему она им не нравилась?

Крошки от сэндвича разбросаны между нами как созвездия. Уилл проводит пальцами по краю тарелки.

– Я слышал, что она отличалась от других. Ты должна понять, что люди здесь делают все возможное, чтобы доказать их непричастность к Исчезновениям. Но твоя мать… оказалась единственной, кому удалось покинуть это место и освободиться, – говорит он. – Она выбралась и ни разу не оглянулась. Думаю, это оставило неприятный привкус во рту некоторых людей.

Я, жуя нижнюю губу, обдумываю его слова. Моя мама была единственной?

– И, может… – он мнется, – из-за этого они относились к ней немного с подозрением.

Он неловко встает и относит тарелку к раковине.

– Я завтра ухожу на занятия рано, – говорит он. – Но, наверное, увидимся в коридоре.

Дойдя до двери, он оборачивается.

– Просто помни, что это и твое место. – Он потирает руками затылок и смотрит на меня так, словно пытается убедиться, что я не слишком расстроилась. – Они даже в школу тебя не пустили бы, если бы ты не была дочкой Джульет и уже не имела с нами какую-то связь.

Я заставляю себя кивнуть.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – отвечает он и оставляет меня смотреть на глубокую линию на кухонном столе, которую как шрам оставил один из ножей Жозефины.

Когда я впервые увидела сотни книг на стенах библиотеки мистера Клиффтона, она мне понравилась, но теперь я борюсь с желанием закричать и скинуть каждую из этих книг с полки. Я роюсь среди них, пытаясь найти в темноте корешок нужной, пока усталость не одолевает меня. Наконец признаю, что, если бы доктор Клиффтон хотел спрятать книгу в первую очередь, он бы не оставил ее просто где-то на виду.

Но я найду ее. Буду продолжать возвращаться и искать, пока не обнаружу. Потому что, как мама всегда говорила со смесью гордости и смущения, я унаследовала все свое упрямство от нее.

Возвращаюсь в комнату. Мамин Шекспир лежит там, где я его и оставила, на ночном столике. Беру его в руки и открываю на коленях как одеяло, провожу пальцами по пометкам, которые мама оставила на страницах. Я открыла на «Все хорошо, что хорошо кончается». Читаю слова, которые она обвела ручкой:

Снова читаю, сузив глаза.

Эти строки просто поразили ее, потому что напомнили о Стерлинге? Или они должны быть ответами? Каким-то посланием? Одной из ее любимых загадок?

Закрываю книгу и оставляю на подушке рядом с собой, чтобы смогла спать, ощущая ее вес. Потом роюсь в своем рюкзаке в поисках ручки. Заметив мамины пометки на страницах, понимаю, что почти забыла нашу традицию. Ночью перед первым днем школы она всегда рисовала маленькое сердечко на внутренней стороне моей руки, прямо у сгиба локтя, где почти никто не мог его увидеть, но я замечала его на протяжении дня, словно это тайное любовное послание.