Вместо этого она резко втягивает ртом воздух. Кажется, от нее разит спиртным. Она тянет руку к пробору, приглаживая и без того прямые светлые волосы. В детстве она так часто тянула себя за них, что на суде у нее даже была проплешина.

Мы глядим друг другу в глаза. Комната маленькая – Кэлли загораживает мне выход.

У нее всегда всего было больше, чем у меня. Я была ее бедной подружкой, мне не хватало то одного, то другого. Зато сейчас только у меня хватает смелости открыть рот.

– Как ты? – спрашиваю я.

– Не в настроении. – Она натягивает на голову капюшон толстовки и обходит меня.

Я подавляю в себе желание стукнуть ее головой о стену, вырвать ей волосы. До этого момента я даже не осознавала, как сильно на нее злюсь.

Я ни с кем не дралась еще с десятого класса. Тогда какой-то придурок, которого все звали Бобби Заячьи Зубы, болтал на обществознании о талонах на еду. Он повторял слова своей матери-продавщицы, осуждавшей женщин, которые приходили в ее магазин с такими талонами: мол, они живут на деньги честных налогоплательщиков, щеголяя «айфонами», дизайнерскими сумочками и кучей детей.

После уроков я подошла к нему и спросила, с чего он взял, что дети таких женщин заслужили голодать. Может быть, их мать осталась одна из-за того, что отец умер или угодил в тюрьму. Он отмахнулся и прошел мимо, вполголоса обозвав меня белой швалью. Я догнала его и впечатала лицом в шкафчик.

Когда бабушка забирала меня после школы, она прямо перед завучем схватила меня за подбородок, впившись ногтями в кожу.

– Не путай мою доброту со слабостью, Тесса, – прошипела она.

В тот момент я поняла, что они с моей мамой действительно очень похожи: у обеих под маской безобидности прячется жестокость.

Кэлли садится на диван и притягивает колени к груди. Потом начинает копаться в телефоне – очевидно, так ей легче меня игнорировать.

– Чего тебе? – спрашивает она, когда становится понятно, что я не собираюсь уходить.

Посмотри на меня! Убери чертов телефон и перестань вести себя так, будто мы с тобой никогда не были лучшими подругами.

Но у меня не хватает смелости высказать это ей в лицо. Не было и, вероятно, никогда не будет. Я прочищаю горло.

– Нечего наезжать на мать из-за того, что я здесь, – говорю ей я. – Мы с ней были в тюрьме этим утром.

– Знаю. – Кэлли кладет телефон на колено. Экран темнеет. – Жалко твоего папу, – добавляет она почти машинально.

– Мы не… Она расстроилась не из-за этого. – Я сглатываю слюну. – Из-за Стоукса.

Кэлли вздрагивает, и от этого я почему-то смелею.

– Мы видели его адвоката, – добавляю я, – который занимается апелляцией.

– Ясно. – Кэлли растягивает слово, будто не понимая, зачем я ей это рассказываю. Но я замечаю, как ее пальцы впиваются в подлокотник.

Я пожимаю плечами.

– Я подумала, что ты должна знать. Может, это даже в новостях покажут.

Выражение лица Кэлли меняется, и я его узнаю. Раньше я боялась его, как сирены в ураган. Но теперь я рада, что она разозлилась, и это именно из-за меня.

– На кой черт ты вообще сейчас поднимаешь эту тему? – шипит Кэлли. Ее лицо багровеет от ярости.

– Потому что мы связаны с этим, – говорю я.

– Уже нет. Он виновен и никогда не выйдет на свободу.

Не сомневаюсь, что эту фразу Мэгги вдалбливала в голову Кэлли годами. Она даже похожа на мать, когда это говорит: точно так же поджимает верхнюю губу. Я не могу сказать ей про новую улику, о которой говорится в статье: Кэлли потребует подробностей и, если я не отвечу, какая улика, наградит меня взглядом, который сровняет меня с землей.

К Кэлли всегда прислушивались окружающие. От восьми до восемнадцати рукой махнуть, как сказала бы Мэгги. Даже сейчас, когда нам обеим по восемнадцать, я все равно чувствую себя глупой и маленькой по сравнению с ней.

– Теперь все по-другому, – бурчу я себе под нос.

– Что ты несешь? – Кэлли спрыгивает с дивана и закрывает дверь в гостиную. – Только не говори, что эти кретины из «кибердетективов» промыли тебе мозги и теперь ты хочешь забрать показания.

Значит, то сообщение до нее дошло.

– Конечно, нет, – отвечаю я. – Но прошло десять лет. Если адвокаты соберутся повторно проверить доказательства, кто знает, что они там найдут.

Кэлли складывает руки на груди.

– Тесса, он преследовал Лори и убил ее. Ты видела и слышала, как он угрожал ей у бассейна. Ты что, забыла?

Конечно, я помню. Я вспоминаю об этом каждый день вот уже десять лет подряд. Мы шли к припаркованной машине Лори втроем. Уайатт Стоукс стоял там, прислонившись к сетке забора, и покуривал. За день до этого Джослин одолжила ему зажигалку. Не знаю, что Стоукс сказал Лори, но ей стало от этого не по себе, и она его проигнорировала.

Он затянулся и спросил:

– Что такое: красное, белое, синее и плавает?

Лори подтолкнула нас в спины и повела к машине.

– Мертвая сука, – ответил он сам себе и направился к лесу, заливаясь хохотом над собственной шуткой.

Я понимаю, что задумалась и не ответила на вопрос Кэлли.

В ее глазах блестит недобрый огонек.

– Я видела его, – говорит она. За этими словами я слышу то, что она на самом деле имеет в виду: Уайатт Стоукс – человек, который убил ее двоюродную сестру, и сомневаться в ее словах – значит совершить подлость, предательство.

Я поднимаю подбородок, чтобы встретиться с ней взглядом. Кэлли всегда была выше меня, но сейчас она кажется мне просто великаншей. Ее джинсы с низкой талией открывают полоску накачанного живота.

– Как ты можешь помнить, что видела? – Мой голос дрожит. – Было темно. Нам было всего по восемь лет.

Кэлли издает раздраженный смешок, а потом хватается за дверную ручку.

– Мне надоело это обсуждать.

Перед тем как выйти из комнаты, она разворачивается ко мне, и я вздрагиваю. Мне на мгновение кажется, что ее лицо смягчается, – но нет, вот она снова буравит меня яростным взглядом.

– Не забывай: ты тоже говорила, что его видела. Нельзя обвинить меня во лжи, при этом не замаравшись самой.

Кэлли хлопает дверью. Этот звук словно ставит точку в предложении «Уайатт Стоукс виновен».

Еще два дня в Фейетте.

Все равно что два года.

Той ночью мы умоляли Лори разрешить нам спать в зимнем саду, потому что Мэгги запретила поставить палатку Рика на заднем дворе. Она пообещала, что мы поспим там как-нибудь потом, когда они с Риком будут дома и смогут остаться в палатке с нами.

Зимний сад был у нас на втором месте по крутости. Лори переживала, что от улицы нас отделяет всего одна загородка, но Кэлли уговаривала ее, уверяя, что в нашем районе ничего плохого случиться не может. В конце концов Лори уступила. Тогда мы залезли под лестницу в подвале и перерыли там все походное снаряжение, чтобы найти для меня старый спальный мешок. Мы поклялись не спать всю ночь, чтобы высматривать медведей, но уже к десяти часам нас разморило солнечно-зеленой негой.

Я проснулась оттого, что меня трясла Кэлли. На ее плечах висел спальный мешок с Золушкой.

– Тесса, там кто-то есть.

Поначалу я не испугалась. Я решила, что это какое-то животное; но потом вдруг услышала, как хрустнула ветка. Шаги. Кэлли впилась ногтями мне в руку.

– А вдруг это дяденька из бассейна?

Я цыкнула на нее, и мы вместе выглянули за перегородку. По двору пробежала темная фигура, и Кэлли вскрикнула. Я дернула ее за руку, и мы рванули через дверь зимнего сада в гостиную, где на диване сидела Лори – звук телика выключен, на коленях – книга обложкой вверх.

– Там кто-то есть, – сказала Кэлли.

Лори схватила фонарик. Кэлли начала реветь.

– Наверное, это енот, – сказала ей Лори. – Подождите в спальне.

Мы дружно дрожали на кровати у Кэлли следующие несколько минут. Потом Лори вернулась.

– Там никого нет, – сказала она. – Но давайте вы сегодня поспите здесь, хорошо?